Дым

Время движется еле-еле. Кажется, что до пяти целая вечность. Дождь хлещет без остановки, делая невозможным исследование сада. Вместо этого мальчики выходят в коридор и обнаруживают, что большинство дверей заперто. Дом выглядит заброшенным. Подняться по лестнице и осмотреть остальные его части, наверное, было бы невежливо, а после того, как в лестничном проеме, вроде бы ведущем на половину прислуги, мальчики натыкаются на жесткий взгляд дворецкого, они ретируются к себе в комнату и наблюдают за тем, как мучительно медленно идут часы. В половине четвертого они переодеваются в парадные костюмы и только тогда спохватываются, что забыли вывесить одежду или попросить погладить ее. В результате рубашки и куртки выглядят безнадежно измятыми. А сюртук Томаса, скроенный по какой-то давно забытой моде, к тому же подвергся нападению моли. Нижняя часть левого рукава проедена насквозь. Приходится прижимать локоть к боку, чтобы скрыть проплешину, отчего походка становится неловкой. Когда стрелка часов неохотно подползает к пяти часам, нервы уже истощены от скуки. В три минуты шестого мальчики начинают опасаться, что за ними никто не придет.

– Можно позвонить, вызвать слугу, – предлагает Чарли.

– А вдруг заявится она. И отчитает нас.

– Непохоже, чтобы она отвечала на звонки. Может, придет другая девушка.

– Та, что с большими…

Томаса прерывает стук в дверь.

– Ужин, – раздается голос дворецкого. – Леди Нэйлор ожидает вас.

Леди Нэйлор великолепна в длинном, до пола, вечернем платье из бархата и шелка. При появлении мальчиков она поднимается со стула, здоровается с ними за руку, бросает на Томаса странный ищущий взгляд. Чарли не понимает, что происходит с другом: тот немедленно погружается в задумчивость, будто пытается что-то вспомнить. Так он и садится за большой обеденный стол – с наморщенным лбом. Чарли сидит напротив Томаса, отделенный от него четырьмя футами накрахмаленного камчатного полотна. Справа и слева от фарфоровых тарелок положены столовые приборы – по пять штук.

– Надеюсь, путешествие было приятным.

Мальчики переглядываются. Оба вспоминают кучерскую с холодным полом и тревожное выражение на лице возницы, когда тот объяснял, что постоялого двора на станции нет.

– Очень, – говорят они почти хором.

– Я рада.

Входит мисс Нэйлор. На ней все то же, по-монашески скромное, платье, в котором она была за завтраком, только на шее появилась нитка жемчуга. Пока она идет к столу, чтобы сесть напротив матери, мальчики довольно неуклюже встают, роняя салфетки. Сразу же после этого слуга вносит супницу.

– Прошу вас, – говорит леди Нэйлор после беглой молитвы, – начинайте. Мы здесь не очень-то соблюдаем этикет. – Нелепость этого заявления подчеркнута лучезарной улыбкой. Ее дочь хмурится и зачерпывает суп с такой беззвучной точностью, что сидящий по соседству Чарли чувствует себя свиньей у корыта.

– Смею надеяться, ваши родители здоровы, мистер Купер.

– Здоровы, благодарю вас.

– Это очень великодушно с их стороны – отпустить вас к нам в эти праздничные дни.

Чарли вспыхивает:

– Вовсе нет.

– Ливия, ты забыла рассказать мне, что мистер Купер – исключительно обаятельный юный джентльмен. И мистер Аргайл, разумеется, тоже. – Она снова улыбается, на этот раз с тонким озорством. – Должна сказать, что ее отчет был весьма несправедливым.

– Мама! Я настоятельно требую не лгать. – На скулах девушки выступает краска.

– Видите, как мы здесь живем, – обращается ее мать к гостям. – Под тяжелым башмаком у блюстительницы нравов.

Обеду не видно конца. За супом следует язык в желе, за языком – утка в соусе из красного вина, затем жареная свинина с пастернаком, сливовый пудинг, сыр и кофе. Несмотря на весь шарм леди Нэйлор, она не в силах вытянуть из своих гостей больше полудюжины слов. Даже ее дочь упорно не желает вовлекаться в пикировку. Несколько раз она явно сдерживает себя изо всех сил, но в целом принимает уколы матери с покорностью мученика. Чарли внимательно наблюдает за всеми: за Томасом, который стесняется своего побитого молью смокинга, ест мало и главным образом пережевывает какую-то мысль; за Ливией – тонкой, красивой, которой неловко от поведения матери и за мать; за леди Нэйлор, ухоженной дамой лет сорока с высокой прической над подвижным, накрашенным лицом и с тонкими губами, подведенными яркой помадой. По большей части она обращается к нему, к Чарли. Кажется, Томас интересует ее меньше, но изредка она бросает на него мимолетные вопрошающие взгляды. Эти взгляды занимают Чарли так сильно, что он забывает о еде.

Наконец убрана последняя перемена блюд. Леди Нэйлор поднимается. Чарли и Томас торопливо вскакивают со стульев.

– Торп проводит вас, – объявляет она и показывает на пространство позади них. Оказывается, Торп, дворецкий, уже в столовой: уму непостижимо, откуда он взялся. Его лицо идеально воплощает идею пожизненной службы и настолько лишено всякого выражения, что заставляет думать о полном равнодушии дворецкого к любым событиям, важным и мелким. И уж определенно его не волнует то, насколько хорошо и удобно гостям.