Дым

– Только зачем вы упомянули об оскорблении? – продолжала она. – Я не оскорблена… о нет! И если кто-нибудь из нас виноват, так, во всяком случае, не вы; не вы одни… Вспомните наши последние разговоры, и вы убедитесь, что виноваты не вы.

– Я никогда не сомневался в вашем великодушии, – произнес сквозь зубы Литвинов, – но я желал бы знать: одобряете ли вы мое намерение?

– Уехать?

– Да.

Ирина продолжала глядеть в сторону.

– В первую минуту ваше намерение мне показалось преждевременным… Но теперь я обдумала то, что вы сказали… и если вы точно не ошибаетесь, то я полагаю, что вам следует удалиться. Этак будет лучше… лучше для нас обоих.

Голос Ирины становился все тише и тише, и самая речь замедлялась все более и более.

– Генерал Ратмиров действительно мог бы заметить, – начал было Литвинов…

Глаза Ирины опустились снова, и что-то странное мелькнуло около ее губ мелькнуло и замерло.

– Нет. Вы меня не поняли, – перебила она его. – Я не думала о моем муже. С какой стати? Ему и замечать было бы нечего. Но я повторяю: разлука необходима для нас обоих.

Литвинов поднял шляпу, упавшую на пол.

"Все кончено, – подумал он, – надо уйти". – Итак, мне остается проститься с вами, Ирина Павловна, – промолвил он громко, и жутко ему стало вдруг, точно он сам собирался произнести приговор над собою. – Мне остается только надеяться, что вы не станете поминать меня лихом… и что если мы когда-нибудь…

Ирина опять его перебила:

– Погодите, Григорий Михайлыч, не прощайтесь еще со мною. Это было бы слишком поспешно.

Что-то дрогнуло в Литвинове, но жгучая горечь нахлынула тотчас и с удвоенною силой в его сердце.

– Да не могу я остаться! – воскликнул он. – К чему?

К чему продолжать это томление?

– Не прощайтесь еще со мною, – повторила Ирина. – Я должна увидать вас еще раз… Опять такое немое расставанье, как в Москве, – нет, я этого не хочу. Вы можете теперь уйти, но вы должны обещать мне, дать мне честное слово, что вы не уедете, не увидевшись еще раз со мною.

– Вы этого желаете?

– Я этого требую. Если вы уедете, не простившись со мною, я вам никогда, никогда этого не прощу, слышите ли: никогда! Странно! – прибавила она, словно про себя, – я никак не могу себе представить, что я в Бадене… Мне так и чудится, что я в Москве… Ступайте.

Литвинов встал.

– Ирина Павловна, – проговорил он, – дайте мне вашу руку.

Ирина покачала головой.

– Я вам сказала, что не хочу прощаться с вами…

– Я не на прощание прошу…

Ирина протянула было руку, но взглянула на Литвинова, в первый раз после его признания, – и отвела ее назад.

– Нет, нет, – шепнула она, – я не дам вам моей руки. Нет… нет. Ступайте.

Литвинов поклонился и вышел. Он не мог знать, отчего Ирина ему отказала в последнем дружеском пожатии… Он не мог знать, чего она боялась.

Он вышел, а Ирина снова опустилась на кресло и снова закрыла себе лицо.

XVII

Литвинов не вернулся домой: он ушел в горы и, забравшись в лесную чащу, бросился на землю лицом вниз и пролежал там около часа. Он не мучился, не плакал; он как-то тяжело и томительно замирал. Никогда он еще не испытал ничего подобного: то было невыносимо ноющее и грызущее ощущение пустоты, пустоты в самом себе, вокруг, повсюду… Ни об Ирине, ни о Татьяне не думал он.

Он чувствовал одно: пал удар, и жизнь перерублена, как канат, и весь он увлечен вперед и подхвачен чем-то неведомым и холодным. Иногда ему казалось, что вихорь налетал на него и он ощущал быстрое вращение и беспорядочные удары его темных крыл… Но решимость его не поколебалась. Остаться в Бадене… об этом и речи быть не могло. Мысленно он уже уехал: он уже сидел в гремящем и дымящем вагоне и бежал, бежал в немую, мертвую даль. Он приподнялся, наконец, и, прислонив голову к дереву, остался неподвижным; только одною рукои он, сам того не замечая, схватил и в такт раскачивал верхний лист высокого папоротника.

Шум приближавшихся шагов вывел его из оцепенения: два угольщика с большими мешками на плечах пробирались по крутой тропинке.

"Пора!" – шепнул Литвинов и вслед за угольщиками спустился в город, повернул к зданию железной дороги и отправил телеграмму на имя Татьяниной тетки, Капитолины Марковны. В этой телеграмме он извещал ее о своем немедленном отъезде и назначил ей свидание в Шрадеровой гостинице в Гейдельберге. "Кончать, так кончать разом, – подумал он, – нечего откладывать до завтра". Потом он зашел в игорную залу, с тупым любопытством посмотрел двум-трем игрокам в лицо, заметил издали гнусный затылок Биндасова, безукоризненное чело Пищалкина и, постояв немного под колоннадой, отправился не спеша к Ирине. Не в силу внезапного, невольного увлечения отправился он к ней; решившись уехать, он также решился сдержать данное слово и еще раз с нею повидаться. Он вступил в гостиницу, не замеченный швейцаром, поднялся по лестнице, никого не встречая, – и, не постучав в дверь, машинально толкнул ее и вошел в комнату. В комнате, на том же кресле, в том же платье, в том же точно положении, как три часа тому назад, сидела Ирина…