Дым

Любовь — это помогать дорогим ему людям. Особенно лучшей подруге, которая без конца влипает в самые невероятные истории. Например, только начав встречаться с Арсением, ревет взахлеб на вашей кухне, потому что беременна. Пытается осознать, что бе-ре-мен-на, когда оставила все надежды стать матерью. И без конца повторяет, что совсем не уверена, кто отец ребенка. Иначе все было бы так просто, да?

Любовь — это доверить ему самое сокровенное. Доверить не только всю себя, не только самые важные секреты и истинные чувства, а еще маленькую озорную Лису. Доверить дочь, пока пытаешься расслабиться в баре с сестрой и ее подружками, потому что привыкаешь к новой жизни.

Любовь — это дышать свободно. Взять и проспать после бурной ночи на работу, а затем носиться по квартире, пытаясь все успеть. Но в результате сдаться, когда он поймает в дверях и закинет на плечо, чтобы задержать еще на час-другой в спальне. И так ведь опоздала.

И, без сомнения, любовь — это быть сильной. Потому что любить мужчину, который работает пожарным, не так-то просто. Приходится перестать следить за новостями, чтобы не изводить себя.

Но именно этим я сейчас и занимаюсь, пока лифт невыносимо медленно ползет вверх. Нервно стучу каблуком по полу и ловлю хмурый взгляд мужчины, который едет со мной в кабинке. Прекращаю, потому что он слишком явно таращит глаза. Всю осматривает — прямо от нарядных туфель до забрызганной литрами лака макушки. Я отворачиваюсь и лишь со звуком, извещающим, что мы наконец приехали на нужный этаж, нахожу в голове самый простой ответ на вопрос о том, что такое любовь. Он приходит внезапно и кажется таким очевидным. Ведь любовь для меня — это Лиса и Дым.

Я не смогу без него. Он — мои легкие, без которых не сумею дышать.

В приемной больницы стоит резкий запах лекарств и хлорки. А еще беды. Мимо на каталке перевозят мужчину с проломленным черепом, и у меня едва ли не останавливается сердце.

— Дымов Федор, — поймав медсестру в проходе, я не кричу, напротив, говорю очень тихо, — мне сказали, он поступил к вам.

Девушка качает головой, явно не понимая, о ком речь, но я изо всех сил цепляюсь за ее халат и отчаянно заглядываю в глаза.

— Пожарный, — поясняю с надеждой.

— О, — вдруг произносит та, и я застываю.

Ну и что значит это ее «о»? «О, ужас»? Или «о, я его помню»? Что, черт возьми?

Только открываю рот, чтобы завопить во весь опор, когда меня окликает знакомый голос. Я резко оборачиваюсь и первым делом вижу высокий блондинистый хвост. Паулина. Это Паулина!

Я не бегу — несусь к ней.

— Где он? Что с ним? — врезаюсь в нее с десятком вопросов.

— Детка, детка, а ну, выдохни! Все с Федей нормально, — говорит, поглаживая плечи, пока я ловлю губами воздух и пытаюсь справиться с подступающей паникой. — На свадебных фотках будет слегка помятый, но для таких целей есть «Фотошоп».

Она улыбается мне. Паулина улыбается. Она ведь не улыбалась бы, если б все было плохо?

— Юна, да ты красавица! — отстранив меня на расстояние вытянутых рук, выдает с неподдельным восторгом. Только сейчас замечаю, что так много людей смотрят на нас.

Еще бы! Я ведь прямо с финальной примерки, прямо в свадебном платье примчала в эту чертову больницу, позабыв обо всем! Потому что так не должно было быть! У Феди заканчивалась крайняя смена, ему дали пару отгулов. Он уже с утра звонил, собирался домой. Сказал, задержится, потому что они всем караулом собрались Палыча провожать на пенсию. В подробностях описал, как будут обливать его из брандспойтов и считать до двадцати трех — за каждый год службы. Все же было хорошо, пока мне не позвонили и не сказали, что Дымова забрали в больницу!

— Гляди, вон принц твой, — кивает мне за спину Паулина, и сердце пропускает удар.

А когда наши с ним взгляды встречаются, я понимаю, что все уже неважно. Он ведь живой. Хромает на правую ногу, бровь зашита, лангета на руке, но живой!

Лечу к нему, едва не взлетаю. С трудом успеваю остановиться, чтобы не врезаться с ходу и не причинить боль. Мы не касаемся друг друга, просто молчим. Он глядит во все глаза, а затем улыбается, сверкнув щербинкой между передних зубов. Я не выдерживаю и едва ощутимо бью его в здоровое плечо.

— Ауч! — возмущается он.

А я стою и смотрю, пока из глаз против воли не начинают течь слезы. Не могу их остановить, не выходит. Ну, как раз можно испытать, как хорошо продержится пробный макияж.

— Ты невыносим! — бормочу со злостью, когда Дым уже прижимает к себе. И тут же, не удержавшись, спрашиваю, что случилось.

Ведь любовь — это уметь прощать, потому что он держит слово: Дым всегда возвращается ко мне, к нам, как и обещал.

— Срочный вызов был, не хватало людей. Заброшенный амбар горел, — он, как всегда, говорит без пугающих подробностей, но всю суть передает. — Мы Палыча поздравили и помчали на помощь. Крыша, сука, обвалилась. Нас с Максом быстро вытащили, но немного досталось.

— Немного?

Я всхлипываю, вжавшись носом в пропахшую дымом майку. Грязную, перепачканную пылью и сажей майку. И, кажется, успокаиваюсь. Этот запах стал для меня родным. Это значит, что Федя рядом.