Дым и зеркала

В тот месяц она появилась в «Пентхаусе». Более кокетливая и чопорная, чем раньше, ждала меня, аккуратно вставленная между рекламой стерео и скотча. Ее звали Доун, но тем не менее это была моя Шарлотта – соски, как капли крови на загорелых грудях, кустик темного ворса меж длинных, как вечность, ног, снято на каком-то пляже. Ей всего девятнадцать, говорила подпись. Шарлотта. Доун.

Гарри Блик погиб на обратном пути из Марокко: на него упал автобус.

На самом деле ничего смешного тут не было: он плыл на автомобильном пароме из Кале и забрался в гараж за сигарами, которые оставил в бардачке «Мерседеса». Море было бурным, и туристический автобус (принадлежавший, как я вычитал из газет и как рассказал мне в подробностях заплаканный бойфренд, шоп-туру из Уигена) был плохо закреплен. Гарри размазало по боку его серебристого «Мерседеса».

Он не терпел на полировке машины ни пятнышка.

Когда было прочитано завещание, я узнал, что старикан оставил мне студию. В ту ночь я заснул в слезах, потом неделю мертвецки напивался, а протрезвев, открыл дело.

С тех пор многое случилось. Я женился. Продлилось это три недели, а потом мы решили, что хватит. Наверное, я не создан для семейной жизни. Однажды в поезде поздно вечером меня избил пьяный из Глазго, а остальные пассажиры делали вид, что ничего не происходит. Я купил пару водяных черепах и аквариум, в котором поселил их в квартире над студией и назвал Родни и Кевин. Я стал довольно недурным фотографом. Снимал для календарей и рекламы, снимал моду и шоу-бизнес, маленьких детей и больших звезд – в общем, все как обычно.

И однажды весенним днем 1985-го повстречал Шарлотту.

Тянулось утро вторника, в студии я был один, босой и небритый. У меня выдался свободный день, который я намеревался провести за уборкой и чтением газет. Дверь студии я открыл нараспашку, чтобы свежий воздух прогнал запах сигаретного дыма и разлитого во время вчерашней съемки вина, и вдруг женский голос спросил:

– «Фотография Блика»?

– Верно, – ответил я, не оборачиваясь. – Но Блик умер, теперь студия моя.

– Я хочу вам позировать, – сказала она.

Я обернулся. Она была пяти с половиной футов ростом, с волосами цвета меда, оливково-зелеными глазами и улыбкой, точно глоток холодной воды в пустыне.

– Шарлотта?

Она склонила голову набок.

– Как пожелаете. Хотите меня снимать?

Я оглушенно кивнул. Воткнул зонтики, поставил ее на фоне голой кирпичной стены и снял пару поляроидов на пробу. Никакого особенного макияжа, никакого реквизита – просто софиты, среднеформатная «хассельбальд» и самая прекрасная девушка на свете.

Некоторое время спустя она начала раздеваться. Я ее об этом не просил. Не помню, сказал ли я ей вообще что-нибудь. Она разделась, а я все снимал и снимал.

Она знала все. Как позировать, как охорашиваться, как смотреть в объектив. Она безмолвно флиртовала с камерой и со мной, стоящим позади нее, пока я обходил ее со всех сторон и щелкал. Не помню, останавливался ли я вообще, но, наверное, все-таки менял пленки, потому что к концу дня у меня оказалось пять катушек.

Вы, может быть, думаете, что закончив снимать, я занялся с ней любовью. Ну, я был бы лжецом, если бы сказал, что никогда моделей не имел, и если уж на то пошло, несколько поимели меня. Но я и пальцем ее не тронул. Она была моей мечтой, а если коснуться мечты, она лопнет, как мыльный пузырь.

Да и вообще я просто не мог к ней прикоснуться.

– Сколько вам лет? – спросил я перед тем, как она ушла: она уже надевала пальто и брала сумочку.

– Девятнадцать, – не оборачиваясь, ответила она и мгновение спустя исчезла за дверью.

Даже не попрощалась.

Я послал снимки в «Пентхаус». Не мог придумать, куда бы еще их послать. Два дня спустя мне позвонил их завотделом иллюстраций.

– Просто влюбился! Истинное лицо восьмидесятых. Какие у нее объемы?

– Ее зовут Шарлотта, – сказал я. – Ей девятнадцать.

А теперь мне тридцать девять, и когда-то будет пятьдесят, а ей все так же девятнадцать. Но снимки будет делать кто-то другой.

Моя танцовщица Рейчел вышла замуж за архитектора.

Светловолосая панкушка из Канады теперь заправляет транснациональной сетью модных магазинов. Я время от времени кое-что для нее снимаю. Волосы у нее коротко острижены, в них появилась седина, и сегодня она лесбиянка. Она рассказала, что простыни из норки хранит до сих пор, но про золотой вибратор тогда придумала.

Моя бывшая жена вышла за симпатичного мужика, у которого два видеосалона, и они переехали в Слау. У них мальчики-близнецы.

Не знаю, что сталось с горничной.

А Шарлотта?

В Греции спорят философы, Сократ пьет цикуту, а она позирует для скульптуры Эрато, музы искрометной поэзии и любовников. И ей девятнадцать.

На Крите она натирает оливковым маслом груди и танцует на арене с быками, ей рукоплещет царь Минос, и некто рисует ее на терракотовой амфоре. И ей девятнадцать.

В 2065-м она лежит, раскинувшись на вращающемся полу в студии голографа, который запечатлевает ее как эротическую мечту на «ЖивоСенсоЛюбви», заключает вид и звук и сам ее запах в крохотную алмазную матрицу. Ей всего девятнадцать.