Дым и зеркала (сборник)

Когда был маленьким, время от времени

Я жил у бабушки с дедушкой.

(У стариков подолгу лежал шоколад,

до моего приезда; вот какова она, старость.)

Дедушка на рассвете завтрак всегда готовил:

По чашке чаю, и тосты, и мармелад

(в фольге золотой и серебряной). А обед и ужин

готовила бабушка. Кухня

вновь становилась ее наделом; сковороды все

и кастрюли,

ложки, ножи и мутовки – челядью были ее.

Готовя, песенки пела обычно:

Дейзи, Дейзи, ответь мне, —

или, порой:

Ты заставил меня полюбить, а я того не хотела,

я не хотела.

Петь не умея вовсе. Да и готовка ей трудно давалась.

Дедушка дни проводил наверху,

В крохотной темной каморке, куда мне не было хода,

переводя на бумагу чужие улыбки.

С бабушкой мы ходили на скучные променады.

Обычно я изучал поросший травой пустырь

сразу за домом, заросли ежевики и садовый сарай.

Трудно было им управляться с наивным мальчишкой,

ему развлеченья придумать. И вот однажды

взяли они меня в королевский театр,

в варьете!

Огни погасли, занавес красный поднялся.

Известный в то время комик

вышел, побормотал свое имя (в обычной своей манере),

выставил зеркало, встал с ним вровень,

поднял руку и ногу, и в отраженьи

видели мы, он как будто летел;

то был коронный номер, и хлопали все и смеялись.

Потом он шутил, неудачно

и несмешно. Его неловкость и странность,

вот на что мы пришли смотреть.

Бестолковый лысый очкарик

немного похож был на деда. Но наконец он ушел.

Танцовщиц ряд длинноногих сменил исполнитель песни,

которую я не знал. В зале сидели

все старики, как мои, усталые пенсионеры,

и все они были довольны. Дедушка в перерыве

очередь отстоял за шоколадным мороженым. Съели

мы свои порции, когда уже гасли огни.

Поднялся пожарный занавес, а потом настоящий.

Вновь танцовщицы вышли на сцену,

а затем прокатился гром, и дым заклубился;

из дыма возник человек и кланялся. Мы захлопали.

Вышла дама, сама улыбка, переливаются крылья,

мерцают. А пока мы следим за улыбкой,

у фокусника на кончиках пальцев вырастают цветы,

и шелка, и флажки.

Флаги всех стран, локтем толкнув, сказал дед.

Все в рукаве уместилось.

С юности (я с трудом представлял

дедушку юношей или ребенком) он был одним из тех,

кто в точности знал, как делают вещи.

Сам собрал телеприемник, сказал он, когда женился;

тот был огромным, с крошечным экраном.

И не было тогда телепрограмм;

но все равно они его смотрели,

не зная точно, люди ль то иль тени.

Он что-то изобрел, патентовал,

но в производство это не внедрили.

На выборах в совет он третьим был.

И починить мог бритву и приемник,

и пленки проявлял, печатал фото, построил куклам дом.

(Для мамы: чудом сохранился – потрепанный,

стоял в саду, мок под дождем и снегом.)

Тут выкатился черный ящик,

на нем сидела женщина, вся в блестках.

Тот ящик был высоким и объемным —

вполне мог поместиться человек. Открыв,

они его вертели

и так и сяк, стучали по нему. И ассистентка

в него зашла, сияя. А фокусник закрыл за нею дверцу,

и когда открыл – там было пусто. Поклон,

аплодисменты.

Зеркала, мне дедушка шептал. На самом деле

в ящике она.

По мановенью ящик вдруг сложился как домик

карточный.

Есть потайная дверца, мне дедушка сказал;

Бабуля шикнула, мол, молчите.

А фокусник в улыбке показал

нам мелких полный рот зубов

и медленно приблизясь, вдруг указал на бабушку

с поклоном

и пригласил подняться с ним на сцену.

Все хлопали и веселились. Смутилась,

растерялась моя бабуля. Ну а я, сидевший

так близко, что чуял запах его лосьона,

шептал: «Меня, меня возьмите…»

Он ждал. «Перл, что же ты? – ей дедушка сказал. – Иди…»

Так сколько же ей было? Шестьдесят? Недавно

бросила курить. Еще худела. Гордилась,

что у ней все зубы целы, прокуренные, желтые, – свои.

У дедушки зубов как не бывало: он в юности еще,

катаясь

на велике, удумал прицепиться

к автобусу, чтоб ехать побыстрей.

Автобус повернул, дедуля

поцеловал асфальт на мостовой.

А она жевала лакричник,

глядя в телевизор; сосала леденцы, его дразня.

Но вот она встает; стаканчик

с мороженым и палочкой оставив,

и по проходу к лестнице идет.

Уже на сцене фокусник ей хлопал. Молодчина.

Вот кто она была.

А из кулис выходит ассистентка в сверкающей одежде,

и ящик выкатывает, красный в этот раз.

Она, ты видишь? Дедушка шептал,

Та самая, которая пропала. Она.

Возможно, что она. Все, что я видел —

сверкающая женщина, а рядом – моя бабуля

(смутившись, жемчуг теребя).

Та женщина нам улыбнулась и замерла,

Как каменная или из пластмассы.

А фокусник тут ящик подкатил,

туда, где бабушка ждала, поставил.

Тут он заговорил с ней: где живет, откуда, как зовут,

и все такое.

И: мы случайно раньше не встречались? Бабуля покачала

головой.

Открыл он ящик, и она зашла.

Нет, кажется, не та, тут дедушка продолжил,

размышляя, у той, кажись, темнее волос.

Я ничего в ответ сказать не мог.

Гордился бабушкой и был смущен,

надеясь, не сделает та ничего такого, за что краснеть придется;

песен петь не станет. Тут дверцу

за ней захлопнули, а наверху, где голова, открыли

оконце. Перл! С тобой там все в порядке? С улыбкой

она кивнула, фокусник прикрыл оконце. Ассистентка

дала ему футляр, и из него достал он меч, и тем мечом разрезал

тот ящик, а потом еще, еще,

и дедушка, смеясь, мне пояснял:

Лезвие там не закреплено, вместо него другое,

фальшивое, его-то мы и видим.

Тут фокусник достал лист из металла

и им разрезал ящик пополам.

И верхнюю взяв половину,

где половина бабушки была,

поставили ее на сцену.

Вот эту половинку.

Открыл он вновь окошко на минутку,

оттуда бабушка на нас смотрела

доверчиво. Когда закрыл окошко в прошлый раз,

она спустилась вниз по лесенке,

теперь стоит там,

мой дедушка мне тихо сообщил.

Она потом расскажет, как это делается.

Лучше б помолчал он: мне так хотелось волшебства

тогда.

Теперь в тот ящик воткнули два ножа, туда, где шея.

Вы там еще, скажите, Перл? А может,

хотите песню нам исполнить?

Она запела « Дейзи, Дейзи ». Он поднял ящик,

стал ходить по сцене, и голос доносился

то с одного конца, а то с другого.

Но это он поет, сказал дедуля, ведь голос-то его.

Похож на бабушкин, я возразил.

Конечно же похож, конечно! Он умеет.

Он в этом дока. Он собаку съел.

Тут фокусник открыл вновь ящик,

теперь размером с шляпную коробку.

Бабуля песенку свою допела и затянула новую:

Э-эй, а вот и мы, возничий пьян, лошади еле плетутся,

и мы возвращаемся, мы возвращаемся

назад, назад, обратно в город Лондон. Бабуля

там родилась, бывало, вспоминала

вдруг что-то страшное из детства. Как однажды дети

ворвались в магазин ее отца, крича: Жид, жид порхатый!

Еще не разрешала она носить мне черную рубаху,

ей были памятны те марши через Ист-энд:

чернорубашечники Мозли

сестре под глаз поставили фингал.

А фокусник неспешно, взяв нож,

разрезал поперек коробку. И пение в тот миг оборвалось.

Потом, соединив все части, достал из них свои ножи

и меч,

открыл окошко сверху; там бабушка моя нам улыбалась

смущенно, приоткрыв в улыбке

прокуренные зубы. Вновь закрыв окошко,

достал он нож последний, а потом

открыл и дверцу, но там было пусто.

Он сделал жест – и красный ящик тоже

исчез. Там, в рукаве, услышал шепот деда,

но что хотел сказать, он сам не знал.

Два голубя через кольцо огня летали, по его веленью,

а после

сам фокусник в дыму вновь растворился.

Она под сценой или за кулисой ,

сказал мне дед, пьет чай теперь,

с цветами к нам вернется иль коробкой

конфет. Я б предпочел второе.

На сцене танцовщицы отплясали, в последний раз

к нам вышел грустный комик.

А на поклон в финале вышли все.

Отличная работа, сказал мне дедушка. Твои глаза вострее,

смотри внимательно, сейчас, наверно, выйдет.

Но нет. Не вышла. А на сцене пели:

Тебя несет волна на гребне,

все выше и вперед,

и солнце светит.

Занавес упал, мы протолкались в холл и там слонялись.

Потом спустились к входу в закулисье

и ждали там, пока бабуля выйдет.

Но вышел фокусник, одетый по-простому,

и ассистентка – не узнать ее без грима.

Мой дедушка его остановил, но тот пожал плечами:

по-английски

не говорю, достал

из-за уха моего полкроны, а дальше

во тьму и дождь он вышел.

И бабушку я больше не увидел. Мы домой вернулись

и стали жить как прежде.

И дедушка готовил нам еду. А это значит,

что на завтрак, обед и ужин и на файв-оклок мы ели

тосты и мармелад в серебряной фольге

и пили чай. Пока я не вернулся

к родителям.

Мой дедушка так резко постарел, как будто годы

над ним возобладали в одну ночь.

О Дейзи, Дейзи, пел он, дай мне ответ.

Если б одна ты была на свете и я один,

Отец сказал бы, не робей, мой сын.

В нашей семьей голос был лишь у дедушки,

его прочили в канторы,

но ему приходилось печатать снимки,

починять приемники и электробритвы…

Братьев – известный дуэт «Соловьи» —

по телевизору мы раньше смотрели.

Дед свыкся с одиночеством как будто. Но однажды,

когда за леденцами, вниз, на кухню,

по лестнице спустился ночью, я увидел

дедулю. Он там стоял босой,

метал в коробку нож и пел:

Ты заставил меня полюбить, а я того не хотела.

Я не хотела.