Дым небес

— Ну почему без причины? Из-за любви, ясное дело, — горестно вздыхает Эмма и добавляет, — неразделенной.

— К этому монстру? — уточняет Мара.

— Ага. Я на него запала, а он меня забанил.

— За что?

— За то, что я курю. Лучше бы сам пил, да курил. Может быть, тогда бы и разрешал мне всё.

— А мне зато никто ничего не запрещает, — хвалится Мара, — что хочу, то и делаю.

— Классно тебе. У тебя, случайно, не будет сигаретки?

— А я не курю.

— Как это? — недоумевает Эмма.

— А вот так. Как видишь, не сложилось.

— Чё, серьёзно?

— Серьёзно. Со мной ведь никто не дружит. Вот и некому было научить.

— А пиво хоть пьёшь?

— Даже не пробовала ни разу.

— Да, ладно. Так не бывает.

— Бывает. Я ненавижу пиво и водку!

— Ну ты даёшь! Может, скажешь ещё, ни разу ни с кем не целовалась?

— Нет, — коротко отвечает Мария.

— А про тебя говорят, что ты чуть ли не трахаешься со всеми на могилах.

— Я слышала, что про меня говорят. Поэтому и избавила себя от общения со всеми, чтобы этого не слышать.

Мара демонстративно ускоряет шаг. Эмма догоняет её.

— Мара, извини, я не хотела тебя обидеть. Просто я хотела о тебе больше узнать. Ведь о готах всякое болтают… и что у них постоянная депрессия…

— Сейчас у всех великая депрессия, — недовольно отвечает Мария.

— Ну, это точно, — соглашается Эмма, останавливаясь возле табачного киоска, — подожди секунду.

Наклонившись к окошку, она требует:

— Пачку Марлборо.

— А тебе 18 есть? — спрашивает киоскёрша.

— А чё, я так молодо выгляжу? Женщина, вы что? Я школу уже давно закончила. И на сигареты, по крайней мере, могу себе заработать.

На тарелочке в окошке без дальнейших разговоров появляется пачка сигарет. Эмма тут же раскрывает её, вынимает сигарету, щёлкает зажигалкой и закуривает. Они идут дальше.

— А у тебя из-за чего депрессия? — продолжает Эмма прерванный разговор. — Тоже из-за любви?

— Скорей, из-за её отсутствия. Из-за того, что я никому не нужна! — резко отвечает Мара.

— Как это никому не нужна? А родителям?

— Отец бросил меня, когда мне было полгода, и с тех пор ни разу не заявился. А мать с тех пор бухает по-чёрному. И на меня ноль внимания, как будто я ей неродная. И зачем она меня только рожала? Тем более, что я её не просила.

— А как же… всё это? — кивает Эмма на дорогостоящее готическое обмундирование Мары-Марии.

— Это всё бабушка. Она единственная, кто ни в чём мне не отказывает.

Они сворачивают на улицу Столетова, деревенскую улочку, до сих пор ещё незаасфальтированную, на которой старые хибары за покосившимися деревянными оградами соседствуют с крутыми особняками за высокими кирпичными заборами.

— А мне нравится твой готический стиль. Тебе, кстати, очень идёт быть готкой, — переводит Эмма тему.

— Во-первых, не готкой, а готессой, — покоробившись, поправляет её Мара-Мария. Её всегда коробит, когда она слышит слово «готка» в свой адрес. — А, во-вторых, разве по мне не видно, что я чёрное чмо, и все, кому не лень, только и делают, что называют меня чёрным чмо?

— Просто тебя никто не понимает.

— Это точно. Со мной ведь никто и не дружит, у меня никого нет: ни друзей, ни подруг. Мне ни с кем неинтересно. Все такие тупые… Я не про тебя, — спохватывается она.

Эмма неожиданно прерывает её:

— А хочешь, я буду твоей подругой?

Мария благодарно кивает. В левом глазу её неожиданно вспыхивает слезинка. Она тут же вытирает её рукой. Готессам непозволительно плакать, в отличие от эмочек. Эмма замечает характерное движение рукой и улыбается.

— Жаль, что со мной нет моего розового платочка.

— Да это мне так …что-то…

— А знаешь, — предлагает Эмма, — если хочешь… я могу с тобой туда пойти.

— Нет, — останавливается Мара-Мария. — Тебе туда нельзя. Что скажут твои родители?

— Отец ничего не скажет. Потому что у меня его тоже нет. А мать пашет в две смены. Ей тоже не до меня. Ей лишь бы денег заработать.

— Нет. Тебе лучше вернуться. Я не могу взять на себя ответственность за тебя. Там не всё так просто.

— Но мы ведь…как бы уже подруги, — намекает Эмма. — Возьми меня с собой. Мара, ну, пожалуйста.

— Только не сегодня.

— Почему?

— Сегодня Вальпургиева ночь. И на горе будет полно народу.

— Вот и хорошо. Когда много людей, не будет так страшно.

— Наоборот. Чем больше людей — тем страшней. Ты же не знаешь, что это за люди. Среди них много тёмных.

— Но ты же сама к ним относишься.

— Я — другое дело. А новичкам туда сегодня лучше не соваться.

Улочка пошла под уклон, дома поползли вниз, — и вот уже с улицы видна зелёная верхушка Девичьей горы и пять вышек, выкрашенных в красно-белые цвета: четыре по бокам и пятая, самая высокая — в центре. Издали кажется, что они служат опорой для огромной воздушной пирамиды, чьи стены проницают.

— Да мы уже почти пришли. Вон уже Девичья видна.

— Нет, не упрашивай.

— Если хочешь знать, — обижается Эмма, — я и сама могу туда пойти… да одна боюсь.

— Ну, ладно, — соглашается Мара, — идём. Но если Девичья тебя не примет, пойдёшь домой сама. Обещаешь?

— Обещаю. А что значит, не примет?

— Скоро узнаешь.

Мара-Мария усмехается своей коронной готической ухмылкой, выдыхая беззвучное «ха-ха».

На Девичьей всё не так, как везде