Дым отечества

шаткие камни — споткнись о такой, и посадишь себе на голову оползень, ловчие ямы сговоров, колья ущемленных достоинств… Джеймс мрачно отмахнулся. Картинка ему не нравилась. Куда приятнее было представлять себе далекие теплые края под вечно чистым лазурным небом, легкие незаслуженные победы папского любимчика, простоту, прямоту, удобство укладов и обычаев. Чтобы жить в Каледонии, чтобы держать границу, распутывать местные узлы, ему всегда нужно было представлять себе что-то лучшее и недостижимое для него самого, но доступное другим. Белый город на семи холмах вполне годился, чтобы выжимать из себя злость — а без злости не получалось. Ничего без злости не получалось, и со злостью-то не очень выходило… Иногда он завидовал Джорджу. Очень редко. Для этого нужно было либо крепко устать, либо неприлично много выпить. А очнувшись, благодарить Бога за то, что тот подтолкнул Джорджа Гордона к обращению в истинную евангельскую веру — и тем лишил наследства. Много страшных вещей есть на свете, но Джордж со своим «сделать правильно любой ценой» в роли лорда канцлера…

— Какие новости из Дун-Эйдина? — спрашивает Джеймс. — Я про наши новости.

— Ее Величество скоро пригласит вас в столицу, — меланхолично пожимает плечами приятель. — К Рождеству, надо полагать.

Надо полагать, ему птичка напела, камушки настучали, ручьи прожурчали — вроде бы в последнюю неделю в округе новых людей не появлялось, письма не приходили,

записок никто не передавал. Так что милейший Джордж новость по облакам прочитал,

у дождя подслушал, и так далее. Есть у него такая чудесная манера: известиями не делиться, а ненароком, невзначай просовывать их, словно подметное письмо под дверь. Или пока прямо не спросишь… Впрочем, важных и срочных дел это не касается.

— Зачем? И что скажет на это Джеймс Стюарт, наш милостью Божьей, дьявольской и моей пока еще лорд протектор? В то, что он будет рад меня видеть, не поверю, хоть вся столица мне в том на распятии клянись.

— Прилюдно, вероятно, ничего не скажет. А Ее Величество, естественно, обеспокоена и огорчена той необъяснимой враждой, которую питают друг к другу ее верные подданные и слуги.

— Да уж, необъяснимой — верно сказано. — Не объясняться же в присутствии Ее Величества теми словами, которыми только и можно все объяснить. Хотя кто ж ее разберет, Марию нашу богоданную: то она у нас особа утонченная до прозрачности, то как выскажется… а все равно до Маб ей далеко. Ту цитируют по всему говорящему на языках человеческих миру, а остальным дикарям — переводят, чтобы внушить почтение. Но если королева спросит, например, «почему вы враждуете с Арраном», так ведь не миновать опалы — либо за неповиновение, либо за оскорбление. Или даже головы не сносить — учитывая суть и смысл точных, верных выражений, необходимых для правдивого ответа.

— Потому что младший Арран, Ваше Величество, есть жалкий, ничтожный и презренный…

— Про кур — это преувеличение, — пару минут спустя уточняет дотошный Джордж.

— Гипербола. — Дотошный и сравнительно образованный, по здешним-то меркам, Джордж…

— Это литота!

— Джеймс, вы нарушаете все приличия, — слегка улыбается бледными губами Гордон. Вечно у него вид какой-то малокровный… пока в хорошей драке не увидишь, даже веришь. — Вас и так считают чернокнижником, вы знаете?

— Да неужто? Джордж, а давайте откопаем того мерзавца, который… ну, вы помните? Тогда нас еще и в осквернении могил обвинят, и в подъеме покойников…

— Кажется, выпито было много. Или мало. Ровно столько, сколько не нужно, потому что сейчас от намерения до действия — меньше шага.

— В подъеме покойников справедливо можно было обвинить только Господа нашего

Иисуса. А нас — только в осквернении. — Джордж задумался. — Как хотите, Хейлз, а я против. Покойный, обсуждая ваши пристрастия, конечно, оскорбил вас — но вы спросили с него достаточно. Пусть лежит, где лежал. Тем более, что и закопали его не сразу. Только после того, как висячее — посмертно повешенное — назидание окружающим на случай, если кому-то еще захочется порассуждать о том, что слишком учеными бывают только содомиты, протухло окончательно и надоело самой оскорбленной стороне. Когда восточным ветром смрад стало заносить в окна, Джеймс пару дней крепился, а потом сказал — хватит, мол, и велел закопать. С тех пор жалел не реже раза в неделю.

— А пить с вашими покойниками, — заключил Джордж, — я отказываюсь. Даже младший Арран предпочтительнее, тем более, что с ним придется пить все равно.

— Это еще почему?

— Потому, — улыбается Джордж, — что просить вас об этом будет Ее Величество. А вот идею Ее Величеству подал мой отец.

Не откопанного в тот вечер покойника Джеймс потом вспоминал долго — вспоминал и жалел, что выпили мало. Выпили бы больше — откопали бы все-таки. Хоть какое-то да развлечение. Последний тихий вечер, опять же. Если бы знать заранее…