Дым отечества. В поисках привычного времени

Ребята собрались в обед в местной пивной и выслушали мой сбивчивый рассказ о «жилплощади». Затем все разом заторопились. У Виктора образовалось срочное прокурорское расследование, у Валерки – внеочередное вскрытие тела погибшего солдата. Я растерялся. Стал звонить их женам. Они были все веселые, хорошенькие и ко мне относились «неоднозначно». Но – ничего результативного не произошло.

Я же устроился приемлемо. То есть – днем работал в конторе. Вечером сдвигал столы и спал на них в видавшем виды спальнике.

Крысы были недовольны. На столы они залезть не могли. Но я с ними подружился. Чтоб они не «базарили» по ночам и не шумели, я оставлял корки хлеба и сыра. Все это крысы безо всякого чувства благодарности уносили в свою дыру и ночь проходила спокойно. Правда – спать было жестко.

А друзья мои неожиданно стали меня избегать. Я это почувствовал, конечно. Мне было горько.

Все это повергло меня окончательно в уныние. Я начал задумываться. А симптом этот очень опасен.

* * *

Вдруг неожиданно мне приходит посылка. Вернее, она пришла на почту, до которой зимой уж точно не добраться. Но я встал на лыжи и с двумя мужиками мы пошли в поселок. Благо, мужикам срочно нужно было купить тройной одеколон. Выпивка в лавочке на нашем заводе уже давно кончилась.

Я шел да гадал, от кого мне посылка. От мамы? Или от ребят, наконец? А может, от жены, которая поняла, наконец, пагубность своего поведения? Поняла, что лучше меня вообще на свете нет мужчин и без меня грозит ей остаться одной. Или может прислала мне альбом фоток моей дочери. Которую я толком и не видел.

Я шел, а тоска меня все-таки не отпускала.

Вот и поселок. Конечно, почта давно была закрыта. Мы переночевали у знакомых. Наутро я посылку получил.

Фанерный ящичек был от Васьки. От Василисы. В письме она писала о каждом из моих друзей и желала успехов и здоровья. А счастье – будет.

В посылке же было сало, лук, чеснок и краковская колбаса.

На заводе мы устроили пир.

А писем от друзей я так и не получил.

* * *

Прошло несколько лет. Я вернулся в Москву. Стал работать в одном из НИИ. Конечно, встретился с друзьями. Мы ходили в коктейль-бар. Выпивали. Веселились. Не так, как в бесшабашное студенчество, но все грело душу.

Про письма я не вспоминал. А вот Ваську благодарил и даже подарил ей какой-то узор на моржовом клыке. Их продавали на Чукотке в большом количестве.

И снова жизнь пошла своим мирным чередом.

Я стал получать письма от сахалинских друзей своих. А в свои приезды в Москву они приходили ко мне, и мы прекрасно проводили время. Включали магнитофон, слушали Окуджаву, Высоцкого. Танцевал я с их женами аргентинское танго. Вспоминали наш патефон.

Я больше ничего не вспоминал. А друзья мои просто и не понимали, что у меня на душе что-то есть. Пили вина грузинские. Пиво.

Мы старели. Меняли страны, благо это стало возможно. Болели.

Я собрался уезжать во Францию, где жили мои родные. Мало уже кого осталось в Москве.

* * *

Ребята пришли на прощальный вечер притихшие. Выпивали понемногу. Рассказывали, что знали о наших сокурсниках. Просили меня перед отъездом зайти к Ваське. Она тяжело больна и давно находится в больнице. Да и вряд ли выйдет.

Я огорчался и обещал обязательно к Ваське зайти. Да так и не зашел. Завертели сборы. То да сё.

И уже в Париже узнал, что Василиса скончалась на следующий день после моего отъезда.

* * *

В Париже я получил посылку. Первую! Из Москвы. Посылки идут и России долго – дней 40. Это была посылка от Васьки. Вернула мне моржовый клык и написала:

«Успехов и здоровья. А счастье – будет».

3.03.2013

Ламблер, Нормандия.

Шесть соток для Ивана [2]

Шесть соток садового участки близ станции Театральная (Белорусская ж/д) – хорошо и предел мечтаний для горожанина эпохи развитого социализма.

А для гражданина, у которого никакой иной недвижимости нет и уж точно не предвидится – шесть соток – это не только хорошо. Это предел счастья.

Иван Львович Кабанов этим предельным, даже запредельным счастьем обладал в полной мере. Так как у него жить было негде совершенно, то отдельная хибарка типа почти сортир на участке садового товарищества была верхом мечты Ивана.

Сотки он получил неожиданно легко. Ведь существует «по жизни» и «у судьбы» правило – ежели не хочешь, не мечтаешь и не бьешься за что либо – так оно само и свалится. А ежели мечтаешь и борешься – это ещё посмотреть.

Иван работал последние предпенсионные годы в стольном граде. Но прописку имел вовсе в Хотькове, у бабки за 10 рублей в месяц, что и платил ей исправно. Бабка была довольна. И Иван – тоже. Ивана долгие годы наши славные органы, нет, не преследовали. Но и жить не давали.

Поэтому-то обитал он, не имеющий жилья никогда никакого, в котельной на Верхней Красносельской. Ему никто не мешал и в свои «сутки через двое» он аккуратно выполнял необходимые действия в котельной, уже давно перешедшей на газ. В закутке и спал. Конечно, не раздеваясь. Уже привык за кочевую свою жизнь раздеваться на ночь считанные разы.