Дым в горах

Но им так только казалось. На самом деле он был жив – он все еще жил в простых, но безупречных мелодиях Саят-Новы, в картинах Акопа Овнатаняна, в библейских словах… Он был повсюду – в природе, в девочке и мальчике, смотрящих на него, в юноше, склонившемся рядом с ним на колени. Человек с нацией был бессмертен, пока нация была дружна и жила, как единый организм, и он, зная это, не стал жертвой – он стал вечным. Рубен опустил веки армянина и положил мужчину на спину, сложив его руки на груди. Нарисовав перед ним крест, юноша встал и, пустым взглядом посмотрев на карту, слабо улыбнулся испуганным детям. Ануш судорожно сглотнула, не в силах отвести свои глаза от безжизненного армянина. Ее слезы, нежно скользя по щеке, падали на землю. Рубен положил свою ладонь на ее плечо, заставляя девочку перевести свое внимание на него.

– Он все еще видит нас, не забывайте. Не расстраивайте его слезами, – сказал парень и прошел мимо них, внимательно разглядывая карту.

Ануш повернулась, чтобы пойти за ним, но все еще довольно крепкая рука Арама остановила ее. Мальчик обернулся к ним, хмуро смотря на спину Рубена.

– То есть он… в раю? – неуверенно произнес он.

Молодой человек встал, как вкопанный. Его глаза были полны невероятной тоской и вечной верой. Он взглянул на ребенка.

– Да, Арамик. Он в раю, – улыбаясь, ответил Рубен, в последний раз посмотрев на старика.

Его губы дрогнули в желании произнести еще хоть несколько слов, но их больше не нашлось. Они утонули в потоке непринятия и непонимания происходящего, будто все было страшным сном и они не просыпались.

Рубен пошел дальше, и дети последовали за ним. Ночь постепенно побеждала вечер, и звездный шатер медленно распластался по темному небу. Звезды создавали созвездия, в которых так сильно хотел оказаться маленький мальчик, распахнутыми глазами смотрящий на них. Оказаться посреди бесконечной Вселенной, окруженным лишь материей, в которой тонули планеты. Космос, где не было войн, не было страха и ненависти, одна пустота.

Ануш тоже подняла глаза на небо и на мгновение захотела очутиться там, но с другой мыслью. Ей хотелось исчезнуть. Раствориться в бесконечности черной материи, в своих уже несбыточных мечтах. Все, чего она хотела, – чтобы происходящее на самом деле оказалось лишь сном, но все казалось слишком настоящим, невыносимо реальным. И она могла только смотреть на звезды и представлять, что это нескончаемое страшное сновидение унесет ее в далекие дали, где Арамик будет защищен от беспощадной судьбы, где ее народ будет спасен. Она слишком остро ощущала каждую потерю, даже не видя и не зная их, самых сильных людей на планете Земля, – своих сородичей, своих земляков, носителей той же крови и той же веры.

И она пела изнутри. Все, что могло ее спасти, – незамысловатые песни, наполняющие ее необъятную душу, увидевшую слишком много. Она пела, танцевала, без сил делать это физически, она создала новый мир в своих мыслях и жила, дышала там. Мир, где не было зла и добра, где все были равны, где каждое слово принималось со вниманием, где люди друг друга наконец-то слышали. В реальности же люди старались перекричать друг друга, словно после смерти их крики будут важны, но были неправы. Строя замки без веры, на людских жертвах, думая лишь о деньгах и славе, они рушили драгоценные, хрупкие жизни, не понимая, что творят. Не осознавая бессмысленности денег по сравнению с любовью и светом, они поглощались тьмой, бесконечной тьмой, высасывающей из них остатки всего человечного. И неужели они, забывшие себя самих люди, могли считать себя живыми? Не имея больше ни имени, ни чести, они поглощались вечностью, умирая в ту же секунду, что последний луч солнца выходил из их почерневшего сердца и легких, полных дымом невозвратного. И разве могли они вернуть прошлое, изменить свои решения? Они потерялись навсегда, наполовину люди, наполовину мертвецы.

Каждый, кто ставил что-либо выше любви, в то же мгновение прекращал свое существование, превращаясь во что-то меньшее, чем человек, и большее, чем монстр. Их призраки никогда не находили покоя, гоняясь за тем, что они не смогут больше вернуть, – самими собой. И тот, в сердце кого еще был жив росток ромашки, крепко погруженный в прекрасную землю, все еще противостоял сильному ветру, старающемуся сорвать его с корнем. Но ветру это не удавалось.

Одни сходили с ума, видя, как цветы, такие необходимые для Земли, ненужные, но вынужденные жертвы, срываются в безжалостном шторме, забывающем о справедливости, а другие становились сильнее. Но никто из них не проигрывал. Все они в конце концов приходили к одной правде, к одной дороге, к одному концу – началу новой жизни, новой эры, новой надежды.

Рубен наклонился к упавшему посреди леса дереву и взял его ветвь, лежащую рядом. С трудом юноша разломал ее на две части, опустился на землю и острым концом одной из половин начал проводить по другой. Ануш и Арамик сели рядом, озадаченно наблюдая за действиями парня.

– Что ты делаешь? – спросила Ануш.

– Стараюсь сделать эту половинку чуть более плоской, чтобы добыть огонь.