Дымчатое солнце

Жене было горько и страшно говорить эти слова. Но, проломив плотину, она не могла уже залатать ее и говорила, говорила. Юрий что-то оспаривал, препирался, но она была уже в каком-то помрачнении, не слышала опровержения и его вздымающегося по мере возрастания обвинений тона.

– Женя, ты несправедлива! – ответил ее спутник, приоткрывая рот. – Что же я сделал тебе плохого, чтобы ты лепила из меня такого мерзавца? Ты преувеличиваешь… Никто еще мне не говорил таких вещей, понимаешь? Они боятся нас, недаром на противоборцев объявлена травля. Во имя старой дружбы я забуду это, но, заклинаю, не продолжай.

– Да, ты прав, нашло что-то… Прости. Не сердись, – Женя безоружно и тепло, как умела только она, улыбнулась и пожала Юрию руку. Ей стало безмерно стыдно этой внезапной невесть откуда взявшейся вспышки против человека, раскрашивающего ее дни.

15

И вдруг Женя испугалась, как она любила, и волю словно парализовало. Быть может, это все была экзальтация, и через мгновение отпустило бы… Да и не походило ее влечение к сыну собственного мужа на настоящую любовь, о которой она знала лишь понаслышке, и это ранило. Но Женя уже шагала к котельной, запеленав себя в длинную шаль, спадающую почти до обрубленных каблучков. Сентябрьские вечера прохладны.

Женя стремилась к полузаброшенной котельной с заросшими окнами, в которой, охраняя ее, жил Юра и творил что-то запретное и живо притягательное, как всегда бывает с подобного рода делами. Простая просторная комната с грязными от старости занавесками была ему прибежищем.

Юрий, не ожидавший гостей, лишь сраженно огляделся и впустил посетительницу. Женя подошла к нему сзади, он удивленно и тепло улыбнулся. Комната была нагрета, но она не могла дышать не от духоты помещения, а от жара его тела. Полусонная комната, обласканная светом, выбивающим стекла юго-западных окон. Казалось, вся красота и сущность мира сосредоточились в окне, выходящем на редко посещаемые укутанные паутиной и увядшими цветами, пылью с дорог и пометом птиц безмерные поля. Женя чувствовала, как растворяется в природе, уплывает в далекие миры сознания, познает высшую суть, и не противилась, хоть целью ее посещения было нечто иное.

– Что стало с той веселой девушкой, которую я знал так хорошо?

Взгляд, заливающий все, чего касался, устремился к Юрию.

– Она вышла замуж.

Как всегда после емких фраз, вмещающих больше, чем можно было понять сразу, наступило молчание.

– Я была просто девочкой – школьницей с белым воротником. Мне было не нужно влияние. Так что не смей упрекать меня! – сказала Женя в ответ на мнение, которое, она была убеждена, составил о ней Юрий из-за женитьбы его отца на ней.

– Но все равно ты стала этой снежной королевой, способной испепелить одним взглядом. Снежной королевой, которая в мгновение ока одним движением брови преображается в зазывную вертушку, а потом вдруг становится интеллектуальной собеседницей, недосягаемой, возвышенной, почти Полиной Виардо для Тургенева. Я понимаю, как мужчины смотрят и относятся к таким женщинам. Они почти божественны. Я думал, поздно – уйдет, забылось, припорошилось… выгорело у нас. Ошибся… – сказал он и с надеждой взглянул на мачеху.

Женя удивленно подняла на него глаза. Она вовсе не думала, что производит такое впечатление.

– Мужчины обычно восхищаются такими женщинами чаще всего на расстоянии, но никто не понимает, что становимся мы такими отнюдь не от счастья. И какую порой цену мы платим за женственность, за право пленять… – ответила она его представлению о себе, хотя и не была с ним согласна.

– Любите вы наводить туману, чтобы вас жалели, – сказал он неуверенно. Кое-что в ее словах разбередило застарелую мысль, что вещи отнюдь не всегда такие, какими кажутся.

– Не строй из меня роковую женщину. Я прекрасно знаю, какое впечатление произвожу, что обо мне думают. И отчасти мне это нравится… А царицей, если ты прав и я реально не отдаю себе отчета в том, какая я в чужих глазах, я стала только в замужестве. В душе же я нисколько не уверена в себе, порой сами мои движения приводят меня в отчаяние своим неряшеством, скованностью… И я цепенею.

Женя вспомнила прошедшие события, недавние, но казавшиеся уже недосягаемыми своими абсурдностью и уродством. Солнце размягчило, обогрело темные исстрадавшиеся по его льдистым лучам в тени листья. Тревожный новорожденный свет отскакивал от удивленно опаленных огнем стекол.

– Что может быть ужаснее, чем один на один остаться с человеком, который не греет и почти только отталкивает, терпеть все это… Все равно что смотреть спектакль и поначалу – до свадьбы – радоваться, что понарошку это. А потом оказаться в нем без возможности сбежать… Это страшно. Не верится, что именно с тобой это происходит. Все, что я чувствовала к нему, было лишь отражением чувств к тебе. А, может, еще немного благоговения и страха. И ты еще упрекаешь меня.

Юрий обомлел, испытав дежавю – так это было похоже на то, что олицетворяла мать. Но как такое может быть, все люди разные, и отношения двух неповторимы? Стряхнув неподвижность, он скривился.