Дымчатое солнце

«Что проку, что я, как дура последняя, боль пытаюсь унять переходом из огня да в полымя, было бы истинное чувство, подспорье, поддержка, оправдалась бы, так нет же… Его мир ему важнее. Я лишь приложение, приманка, идиотский каприз, который он должен унять, чтобы поступить как в прошлый раз. Что строится за всеми «делами на благо народа» кроме эгоизма? Те, кто правда помогают, не кричат об этом». Юра больше не был нужен… И марать представления о себе, свою разодранную гордость во имя пустоты не было смысла. Люби она его – это была бы жертва во имя счастья, и отстаивать свою гордость и самобытность, защищать невыносимую клетку, где было трудно дышать, было бы глупее, чем жить в гармонии. Но гордость в Жене непокорно кровоточила и бунтовала, поднимая голову. Бунтовала тем сильнее, чем сильнее было раннее преступление против нее. Муки совести об измене мужу и даже ужас перед тем, что так нехорошо, уже не играли здесь основополагающей роли. Безбрежно одинокая ее фигура долго виднелась на поверхности сада.

«Сначала-то да, обоим хорошо, эйфория и патока, – размышляла Женя. – Как-то само собой разумеется. А потом женщина должна расплачиваться больше и терпеть эту несправедливость. И как ни в чем не бывало жить дальше. Не роптать и любить того же человека… Который согласен, что подобное необходимо, который молча стоит и смотрит вместо того чтобы помочь. Потому что ему так удобно. Законы общества! Общепринято… нормально. За инфантилизм всегда следует расплата. А что еще ждет, когда идешь против желаний, против пусть и слабой, но воли?»

Небо в крапинку покрывалось облаками, похожими на скисшие хлопья молока. Солнце умывало облака, они в ответ паутиной застилали его. Растертые, растушеванные по текстуре небосвода комья шелковой вуалью багровели перед сумерками. Помятые в беге голубого воздуха, окаймленные золотой коркой.

Юрий скрылся, исчез за линией горизонта, там, где солнце касается земли перед ежевечерним обрядом расставания. И оставил воспоминания, терзавшие ее бессонницей. Она разрубила их союз раньше, чем они посмели познать настоящую трагедию, разве не правильно убить то, что с самого начала внушает опасения и на интуитивном уровне одурманивает предрешенным несчастьем? Юрий ясно показал ей, как вредны бывают принципы, если сметают человеческое счастье во имя фикции.

Нелепо пугающим пятном расплывались в сознании наставшей ночи резкие звуки, когда Женя опомнилась и вернулась домой. От шумного спокойствия темноты что-то зажималось внутри. Не чувствовалось облегчения, напротив, она словно парализовывала своей красотой.

У нее хватило ума вовремя уйти, иначе непременно случилась бы драма. Не все ли драмы приключаются оттого, что человек намеренно не делает как лучше, идет на поводу у существа, которое не способно протянуть счастье, надеется на недостижимое вопреки предчувствиям? Не способен трезво оценить ситуацию и попытаться выпутаться из нее? Женя не хотела ползти за ним всю жизнь.

Она слегка мстила за то, что Юра всегда утопал в своем мире, она никогда в полной мере не могла до него дотянуться. Хотя это и было особенно завораживающе в нем. Ее незлобивость существенно переоценивали те, кто не перешел черту. Так было с Юрием, но с ним разделаться оказалось на удивление легче, чем с мужем… Женя боялась мести Скловского, ведь знала, на что он бывает способен.

16

Это было странное время внедрения в повседневную жизнь кричащих, порой экзотических нововведений и одновременной нехватки продуктов первой необходимости. Время, когда прогресс заменял устоявшееся неловко и неумело, когда люди еще не совсем были к нему готовы. Разруха и бедность всегда рождают подобный перекос. Последние слова техники и науки странно смотрятся в коммуналках, в руках людей, одетых по моде двадцатилетней давности. Дореволюционную одежду из хороших тканей перешивали столько раз, что она уже не годилась в качестве экспонатов любознательным потомкам. Раньше Скловский регулярно получал из Европы модные обновки для семьи, но теперь на волне ненависти ко всему импортному это стало не престижно.

Недавно произведшая на выставке в Париже фурор скульптура Веры Мухиной «Рабочий и колхозница» была водворена на постамент перед Главным входом ВСХВ. По стране с размахом проводились спортивные парады с обязательными трубачами и празднования революции, становившиеся достопримечательностями времени. А вот красивейшая Лубянская площадь была снесена.

В Москве еще с середины тридцатых открывали новые станции метрополитена в помощь трамвайным коллапсам – порой вагончики сталкивались плотным узлом и не могли разъехаться. Можно было проехаться и на такси, если в кармане звенели монеты. Правда, ездили автомобили по определенному маршруту, но высаживали и по требованию.