Дымка

Дымка при виде человека захрапел и ринулся в противоположный конец кораля. Крупом упершись в брусья, весь трепеща, он смотрел на того, кого считал своим злейшим врагом. Этот страх заставил Дымку перенести много страданий, которых ему не пришлось бы испытать, знай он только, что человек в этот миг смотрел на него с восторгом, изумляясь его совершенству. Но дикий конь не мог знать этого, и каждое слово человека звучало для него, точно рычание рвущего мясо зверя, и каждый шаг его был шагом к жертве — и Дымка был жертвой.

Ковбой понимал его чувства. Он вырос на спинах дичков, он зарабатывал хлеб, укрощая их и делая из них верховых лошадей. Ловя глазами каждое движение дичка, он улыбался из-под широкополой шляпы. Улыбался потому, что видел, что этот дичок создан для седла, а не для упряжки, не для работы на фермах. Ему радостно было при мысли, что он первый коснется прекрасной шерсти, рассматривая Дымку и выпрастывая петлю, он понял: не жаль никаких трудов ради того, чтоб сделать этого дичка своим другом.

Когда петля была готова, он пошел к молодому коню. Дымка смотрел, как приближается человек, и по всему было видно, что лошадь хотела бы просто исчезнуть с лица земли.

Другие лошади бросились врассыпную от человека, и Дымка вместе с ними метнулся к другому концу кораля. На бегу он услышал свист веревки, и что-то похожее на змею обвилось вокруг обеих его передних ног.

Когда он прянул в воздух, чтоб вырваться, передние ноги были выдернуты из-под него, он описал в воздухе дугу и врастяжку, боком шлепнулся наземь. Едва коснувшись земли, он рванулся, чтобы вскочить. Снова и снова пытался вскочить он на ноги, и когда ковбой заговорил с ним, Дымка бросил в его сторону неистовый взгляд и захрапел.

— Да лежи ты спокойно, — сказал ковбой. — Я не собираюсь сдирать с тебя твою славную шкурку.

Дымка лежал, — ничего другого ему не оставалось, потому что у него уже были связаны вместе все четыре ноги. Он лежал беспомощно, тяжело дыша, его мозг уже не работал, и сердце готово было выскочить. Ни кугуар, ни медведь не смогли бы свалить его так легко, он мог бы с ними бороться, но здесь он сразу лишен был всех своих сил, и тайна человеческой мощи исполнила его страхом — страхом, какого не почувствовал бы он и перед тысячью медведей, кугуаров и волков. Смутно видел он, как ковбой склонился над ним. Колено прикоснулось к его шее, и мускулы всей шеи затрепетали, как если бы впились в них зубы змеи. Рука дотронулась до его уха, а другая — до лба. Это не было больно, но если бы боль и была, Дымка бы ее не почувствовал.

Скоро уздечка была надета на его голову: он почувствовал сыромятный намордник, сомкнувший ему челюсти, и аркан на шее, все это время человек издавал тихие звуки, в которых не было почему-то угрозы. Он разговаривал с Дымкой. Ковбой погладил его по лбу, потом встал и подошел к ногам лошади, Дымка почувствовал, что тугие веревки на его бабках ослабли. Ноги его были свободны, но ум был затуманен, и он продолжал лежать. Человек потянул за уздечку.

— Ну-ка, вставай, — сказал ковбой, и Дымка очнулся.

Он вскочил, брыкаясь, взлетая на дыбы и храпя. Его ноги были свободны, он мог ими действовать, и в эти действия он вложил всю, какая была у него, силу и все желание вырваться от ковбоя, который держал его на длинной веревке.

Говорят об особом искусстве рыболова, который томит огромную рыбину в воде, подводя ее к берегу. Но это искусство — ничто по сравнению с тем мастерством, с каким ковбой в полтораста фунтов весом удерживал на месте дикого зверя в тысячу с лишком фунтов.

Впившись ногами в землю, он удерживал лошадь, это было ему не впервой, и все почти лошади боролись с ним так, как боролся теперь Дымка. Глаза молодого коня запылали, когда он увидел, что и без пут ему не вырваться, не стряхнуть двуногого врага. Храпя и воюя с веревкой, которая крепко ухватила его за голову и за шею, он начал уставать, а потом пришло время, когда ковбой уже тихо стоял на месте, а в нескольких ярдах от него, широко расставив ноги, стоял Дымка, и пот каплями стекал по его лоснящейся шкуре. Так он стоял и смотрел, как ковбой пятился назад, пропуская веревку между руками, он смотрел, как тот отворил ворота, взял под уздцы верховую лошадь и вскочил в седло. Тридцать футов веревки было теперь между ним и всадником, и когда всадник въехал внутрь кораля и веревка вздрогнула, Дымка сорвался с места и, тряся головой, будто старался сбросить уздечку, пустился прямо к открытым воротам.

Но едва очутился он за ними, как сразу осекся. Он не знал, что веревка в силах остановить его бег. Ворота закрылись за Дымкой и всадником. Веревка ослабла, и Дымка снова понесся вперед. Он чувствовал, что веревка по-прежнему на нем, но теперь она не сдерживала его бега. Пересохшее русло ручья, заросшее высокой зеленой травой, проходило мимо кораля, и Дымка направился туда. Ему все равно было, куда бежать, лишь бы он мог сохранять расстояние между собой и всадником. Но бежать ему пришлось недолго: снова веревка натянулась, туже и туже — он должен был остановиться.