Дымка

Каждый день после обеда приходила девушка с карманами, набитыми сахаром, и, отказываясь от посторонней помощи, седлала Сумрака и направляла его туда, где открывался широкий, вольный простор. Она трепала его по загривку, расчесывала пальцами его гриву и разговаривала с ним, пока он не спеша выбирал дорогу между скал и кустов. Она часто давала ему отдыхать на крутых подъемах, иногда сходила с седла, чтоб ему было легче. Тогда она опускала руку в карман своего белого платья и доставала для него несколько кусков сахара.

В первый раз Сумрак отнесся к сахару подозрительно. Он понюхал белый кусок и захрапел, но наездница держала сахар у него под носом, пока он не куснул его. Это было неплохо, и он куснул его снова, и еще, и еще, а потом пришло время, когда он стал ожидать кормежки. Случалось ему даже останавливаться и оглядываться назад, на свою всадницу, всем своим видом давая понять, что ему хочется еще, а когда она стояла рядом с ним, он старался залезть к ней мордой в карман и добраться до сахара.

Если б всадница знала, что есть для лошади более сытная пища, чем сахар, она наполнила бы свои карманы зерном или чем-нибудь в этом роде. Но она не знала этого и делала так, как ей казалось лучше.

Пришли теплые весенние дни — дни, когда люди и животные тянутся туда, где солнце и ярче и жарче. Отшумела последняя буря, и с нею окончился отдых Сумрака. Лошади хотелось на волю, когда в ослепительный день девушка пришла и оседлала его. Ей тоже хотелось на волю, ее чувства согласны были с чувством Сумрака.

Сумрак вышел из стойла, и казалось, к ногам его вернулась прежняя гибкость: копыта летели, не чувствуя под собой земли. Старая лошадь вела себя так, будто все в ней просило бега, и у девушки не хватало духу сдерживать ее бодрый порыв. К тому же хозяин конюшни сказал ей однажды, что небольшая пробежка не может повредить Сумраку, потому, спокойно пригнувшись в седле, она предоставила лошади полную волю.

Сумрак отхватывал милю за милей, и виды по сторонам сменялись, как в калейдоскопе. По мере того как он разогревался на бегу, скованность в его членах проходила, он чувствовал себя вновь молодым и брал крутые подъемы, как сильный четырехлеток. Пот потек с него струйками, а потом превратился в белую пену.

Вся его шкура взмокла, и пар повалил от горячего тела, но ему все хотелось скакать, его, как и всадницу, охватило волнение бега, и оба они не понимали, что хорошее дело зашло уже слишком далеко. Волосы девушки летели по ветру, она потеряла свою шляпу, но ей было не до того. Нестись вперед, разрезая ветер, — вот все, что она знала, щеки пылали, лицо улыбалось — она вся была полна радости, жизни и стремления вперед.

Тропинка шла вдоль реки, вверх по каньону, она становилась круче и круче, и старая лошадь дышала все тяжелей и тяжелей, пока, наконец, ее широко раскрытые ноздри не могли уже больше ловить столько воздуха, сколько было ей нужно. Она должна была замедлить свой бег или пасть на пути, но Сумрак не замедлил галопа и ничем не показал, что хочет остановиться. Он был из тех лошадей, которые никогда не сдадутся и будут нестись вперед, пока не остановится сердце.

Девушка не думала ни о чем и продолжала скакать, всем своим существом наслаждаясь чудесным бегом. Она могла бы скакать на старом коне, пока он не умер бы, но тропинка вдруг оборвалась, и дальше нельзя было идти. Дорога размыта была вешними водами, и глубокий овраг шириною в десять футов перерезал надвое склон каньона.

Она остановилась и, очнувшись от забытья, стала искать брода, но брода не было, и единственное, что оставалось, — это повернуть назад по той же тропинке. Она положила руку Сумраку на шею, будто хотела сказать ему: «Вот досада, нет пути», но слова замерли у нее на губах. Она онемела, заметив пот и пену, которыми покрыта была лошадь, а потом, как тяжело она дышит.

Волнение скачки сразу сменилось тревогой и испугом. Она отшатнулась от лошади и посмотрела на нее широко раскрытыми глазами: никогда она не видала, чтобы лошадь так тряслась и дрожала. Казалось, она едва стояла на ногах, покачиваясь взад и вперед, будто каждый миг готова была свалиться. Дымка был запален, и то, как он шатался, наполнило ее ужасом. Она должна была действовать, и действовать быстро.

Первое, что пришло ей в голову, — это постараться остудить его, прежде чем он, как она думала, обомрет от жара. Она бросилась к седлу и возилась с ремнями, пока не распустила подпругу, потом сняла седло и кинула наземь вместе с потником. Пар поднялся со спины лошади, и при виде этого девушка взволновалась пуще прежнего. Тут она заметила внизу, чуть-чуть в стороне, горный поток.

Осторожно провела она лошадь к нему и потом, стараясь придумать, как бы поскорее остудить Сумрака, решила, что лучше всего будет ввести его в воду там, где вода поглубже. Она прыгала с камня на камень, пока не нашла места, где вода была выше колена. Здесь она поставила Сумрака, а сама, сложивши ковшиком руки, принялась плескать холодную снеговую воду ему на грудь, на плечи и на спину.