Дымовое древо

– Этой статьи под названием «Заметки о двойном агенте». В моей пачке «Стадиз ин интеллидженс». Зимний выпуск за шестьдесят второй год.

– Ничего себе у вас память!

– Так вот, предположим, в Ханое поверят, будто какой-нибудь самодур из штатовского руководства решил шарахнуть ядрёной бомбой по гавани Хайфона.

– Шутите?

– Разве это не выбьет дядюшку Хо из колеи – хотя бы ненадолго? Если вдруг он подумает, будто парочка свихнувшихся подонков решила не спросясь положить конец всей этой канители?

– Это же всё чисто гипотетически, я надеюсь?

– Шкип! У тебя случаем в кармане ядрёная бомба не завалялась?

– Нет.

– И где раздобыть, не знаешь?

– Нет.

– Нет так нет. Это же отдел «Пси». Мы говорим о том, как поколебать вражеский рассудок.

– Полёт нашей мысли не знает границ, – заявил сержант Шторм. – Это почти как йога или ещё какая-нибудь духовная практика.

Тут Сэндсу вспомнилось и другое изречение сержанта Шторма: «Мы стоим на передовом рубеже самой реальности. Ровно там, где она превращается в мечту».

* * *

После первого похода в «Фиолетовый бар» у Джеймса только и было мыслей, что о том, как бы вернуться туда в любую свободную минуту, попить там пива да поснимать тёлочек, а потом вернуться ещё разок да повторить всё по новой, и никакой высшей цели в жизни он и представить не мог.

О матери он не забывал. Из своего первого жалования отправил ей половину. После этого отправлять было уже нечего. Все последующие выплаты уходили на веселье.

Апрельская погода не походила на весеннюю – было просто жарко. Потом на всё лето зарядил один нескончаемый ливень. В октябре и ноябре стало прохладнее и суше. В день Благодарения на базе подали индейку, но в горло Джеймсу она не полезла. В других столовых подавали настоящую индейку, а тут принесли жестянки с чем-то бесцветным и водянистым. «Рождество, – предрёк Фишер, – ещё всем нам сердца разобьёт».

Сперва Джеймс посылал Стиви бесчисленные короткие, вымученные записки, отправлял ей почтой всякие безделушки, которых накупил в Сайгоне, лелеял её письма к себе, читая написанные ей слова, пытался рисовать в воображении её лицо и голос. А затем в один прекрасный день она как-то сама собой изгладилась из памяти. У других парней всё было иначе. По мере того, как тянулся их срок, они лишь сильнее сохли по своим оставшимся на родине девчонкам, и когда дело шло к демобилизации, считали дни и восторженно грезили о том, как наконец дорвутся до белого мяса, до белого мяса, до белого мяса… Ну а Джеймсу хотелось только того, что он получал в «Фиолетовом баре», и наплевать, какого цвета было тамошнее мясо.

Вести от Стиви приходили беспрестанно – обычно это были короткие записки, которые она строчила на уроке машинописи, в точности такие же, какими она могла обмениваться исподтишка с любым другим одноклассником, как если бы Джеймс сидел за партой в двух рядах от неё и дремал, а не расстёгивал брюки в бункере, освещая фонариком оголённый пах и разглядывая жуткий багрово-красный воспалённый участок кожи – дрожащий огонёк изменял его цвет до какого-то почти зеленоватого оттенка. «Это не из-за шлюх, это не из-за шлюх, – твердили другие парни, у которых он всё выпытывал и выпытывал об этой напасти, – это просто такая хрень, такая паскудная тропическая хрень из-за пота, из-за жары, из-за джунглей, а от той бодяги, что тебе выдают, она постепенно сойдёт. А яйца брить ни к чему. Так что не парься. И яйца не брей». Письма от Стиви, её буквы i, увенчанные кружочками вместо точек, ужасали его в той же степени, что и кожные опрелости. Ответов он почти никогда не писал.

«Я прошёл с тобой лишь полдороги до любви», – написал он ей как-то раз, процитировав какое-то из стихотворений Эванса к его собственной подруге.

«Я буду ждать тебя вечно, – написала она в ответ, – буду верной тебе до конца».

На это так и подмывало написать: «Не надо быть верной, потому что я тебе изменил». Но вместо этого он просто не стал отвечать ничего.

На Рождество он получил открытку от матери и до боли не хотел её распечатывать – наверно, там будет очередное нытьё насчёт денег. Но в открытке оказались лишь стандартные холлмарковские вирши про Спасителя в яслях, про пастухов, про чудесную звёздную ночь, в которую родился Христос, а под ними подпись: «С любовью, мама».

* * *