Дымовое древо

Им сказали, что лечить надо будет ребёнка, пациент же оказался взрослым мужчиной лет тридцати – вероятно, вьетконговцем. Теперь люди, которые привезли их к раненому, представили его как крестьянина, который откопал неразорвавшийся артиллерийский снаряд. Судя по характеру травмы – одна рука изуродована, остальное же тело, по-видимому, получилось чем-то заслонить – походило на то, что он намеревался уберечь боеприпас от детонации, дабы потом обратить его против изготовителей. Доктору Майнитико было безразлично, как именно пациент получил травмы, и, уж конечно, не волновало это и Кэти. На докторском «лендровере» она передвигалась от деревни к деревне более свободно, чем в том случае, если бы стала дожидаться какой-либо из бригад ВПС, оплачивался же проезд тем, что она ассистировала ему в качестве медсестры. Среди сельчан доктора Майнитико знали под именем «доктор Май», а будучи произнесённым с определённого рода восходящей интонацией, это прозвище означало «доктор-американец», и сегодня это уже привело к путанице: Кэти – очевидным образом белую англосаксонку – сочли в одной из деревень врачом, а сопровождавшего её тщедушного японца – медбратом. Май не пытался разубедить жителей села – лишь только брал главенство над ситуацией и раздавал указания. С ним было приятно работать. Он был находчив – необходимое качество, учитывая нехватку ресурсов, – и до такой степени благодушен, что, кажется, совершенно не ощущал всей мрачности происходящего вокруг. Она поняла, что он богат и происходит из токийской семьи, которая занимается импортом и экспортом. Ведёт ли его семья дела со Вьетнамом, ей, впрочем, было неизвестно.

Двое человек, которые проводили их сюда, установили здесь нечто вроде навеса, затенённого брезентом. Уложили пациента на залитый кровью стол из досок и чурок и объявили Кэти, что готовы немедленно стерилизовать инструменты. Когда доктор Май приступил к обследованию, они понемногу сообразили, кто есть кто, и спросили его, нужно ли теперь развести огонь. Он сразу сказал им, что да, сию же минуту.

С ампутацией довольно-таки неплохо справился сам взрыв, но предплечье всё ещё держалось на ошмётке кости, мышц и мяса ниже локтя. В такой жаркий день и в отсутствии измерительных приборов, которые могли бы дать понять, в какой точке начинается артериальная недостаточность конечности, определить, где резать, можно было лишь на глазок, но доктор Май был глубоко убеждён в своей способности судить о степени омертвения ткани.

– Локоть можно и оставить, – сказал он. – Это небольшое взрывное ранение. Если это фугас, то лучше ведь ампутировать всю конечность целиком? Потому что иначе она отомрёт.

Она могла бы возразить: поскольку это единственная возможность прооперировать этого пациента, то чем выше, тем лучше и, может быть, стоит отрезать руку целиком, но доктор Май обращался не к ней. У него водилось привычка разговаривать с самим собой, причём всегда по-английски.

– Этот человек довольно силён. Какой молодец! Даже в шок не впал!

Пациент лежал, уставившись прямо в брезентовый полог, защищающий их от солнца, и, похоже, твёрдо решил не терять сознания. На лице и груди у него виднелось около десятка осколочных ранений – осколки из них уже удалили, а разрезы заштопали портновской нитью. Одно, на скуле, пришлось совсем рядом с левым глазом.

У них имелся только ксилокаин, но доктор бодро провёл подмышечную блокаду плечевого сплетения и приступил к работе, в то время как Кэти смахивала пот с его лица банданой, стерилизованной медицинским спиртом.

У дерева неподалёку сидели на корточках два товарища пациента, готовые метнуться за любым предметом, какой только понадобится, – как будто у них что-то вообще было. Семья этого человека держалась в стороне в одном из шалашей – почти все, кроме беззубой хозяйки; та стояла всего в нескольких метрах от места операции на безжалостно палящем солнце и проводила в дыму от горящих углей и в пару от котелка, в котором кипятились инструменты, некий одной только ей понятный обряд: танец, полный зловещих замираний, внезапных подскоков и арабесок. Доктор Май дал молчаливое разрешение на священнодействие, а Кэти приняла его с радостью, ибо это был добрый знак для пациента. Мысль о том, что среди оборванцев, среди безумцев, с пеной у рта вращающих глазами, среди косых взглядов болтунов, зевак и насмешников для этого блаженного, нищего духом, этого обгорелого провидца, этого святого бродяги отыщется хоть один любящий, заботливый взор, – эту романтическую фантазию она лелеяла в себе всегда.

Доктор Май вытащил из котелка мачете, плеснул на него полкварты спирта и воскликнул:

– Банзай!

Кэти прыснула со смеху и оттянула кожу в направлении локтя.

– Во времена вашей гражданской войны, – рассуждал доктор Май, сделав начальный разрез и двинувшись по окружности через первый слой плоти к нижней фасции, – об ампутации жутко было и думать. Теперь можно надеяться на лучшее.

– Моей гражданской войны? – переспросила она. – Вы имеете в виду Гражданскую войну в США?

– Да.

– Я из Канады, – сказала она. – Я канадка.