Дымовое древо

Хао перевёл и ответил полковнику, что учитель не видит для этого никаких препятствий. Молоденький солдат наладил механизм, протянул провода, поставил четыре шезлонга («Для пожилых», – пояснил полковник), а также установил в нескольких метрах за деревянными стенами храма небольшой генератор, который наполнил долину гудением и провонял всю округу выхлопными газами. Хао объяснил, что им с учителем надо навестить больного односельчанина, но как-нибудь потом они постараются прийти и посмотреть хотя бы отрывок. Полковник сказал, что он всё понимает, но Хао не был в этом так уверен. И вот спустились сумерки, а за ними – темнота, и когда стало очевидно, что не придёт вообще никто, полковник Сэндс попросил показать кино хотя бы для себя самого. Киноаппарат, подпитываемый от шумящего генератора, залил храм сверкающими огнями, гулким утробным голосом диктора и пронзительной музыкой. Фильм назывался «Молниеносные годы, громовые дни» и повествовал о скоротечной, трагической и героической жизни президента Джона Фицджеральда Кеннеди. Американец-солдат и госпожа Ван тоже сели смотреть. Госпожа Ван приехала, чтобы переводить для зрителей закадровый текст, но, само собой, в этом не было нужды. Полковник сказал, что фильм идёт сорок пять минут, и вот за пять минут до конца Хао с учителем под покровом темноты прокрались внутрь и присоединились к американцам – старец расположился на своей подушечке во главе комнаты, за переносным экраном, откуда ему, по сути, было ничего не видно, а Хао – на стуле рядом с молоденьким солдатом. Госпожа Ван, сидя подле полковника, скользнула по Хао взглядом, но, видимо, решила, что тот справится и без перевода. На самом-то деле он не справлялся. Чтобы угадывать смысл речи на английском, ему обычно нужно было видеть мимику и жесты. Да и вообще, голос в записи перекрывался сочным басом полковника – тот сидел, скрестив руки на груди и сжав кулаки, и сокрушённо разговаривал сам с собой, комментируя красочную картинку; когда музыка усилилась, а на экране появилось приближенное изображение вечного огня на могиле Кеннеди – приземистого факела, который американцы намеревались сохранить неугасимым навсегда, – полковник сказал:

– Вечный огонь! Вечный? Если можно убить человека, так, ясен пень, можно убить и его огонь. Вот ведь в чём штука: в конечном-то итоге все мы там будем. В конце концов все будем гнить в сырой земле. Скажем откровенно, вся наша цивилизация – не более чем слой осадка. И вот представьте себе: в конце концов какой-нибудь безродный варвар просыпается поутру и становится одной ногой на камень, а другой – на сбитую с постамента вазу из-под вечного огня Кеннеди. И ваза эта мёртвая и холодная, а этот сучёныш даже и не отдаёт себе отчёта, что́ там у него под ногами. Он-то всего лишь поссать вышел с утра. Вот я когда просыпаюсь поутру да выхожу из палатки, чтобы выпустить газы да опорожнить мочевой пузырь, – как знать, на чью могилу тогда я ссу?.. Мистер Хао, не слишком ли я быстро говорю по-английски? Понятно ли излагаю мысль?

Хао понял, что́ имеет в виду полковник, и хотел согласиться, мол, да, это всё просто вода, которая стекает в моря и в океаны, и лишь то, что́ мы делаем в настоящий момент, может спасти нас от… Но его словарный запас позволил только пробормотать:

– Это правда. Я тоже так думаю. Да.

Однако в этот миг обоих отвлекла небольшая то ли крыса, то ли лягушка, которая дерзко запрыгнула в комнату через входную дверь. Полковник поразил Хао своей реакцией на это вторжение: всем телом вдруг яростно навалился на щуплого вьетнамца и толкнул его назад вместе со стулом, так что Хао приложило затылком о плотно утрамбованный земляной пол и его взгляд вдруг заволокло волной боли, будто где-то в мозгу взорвалась бомба, начинённая ледяными иголочками. Потом зрение прояснилось, а предмет – ибо это был не какой-то там грызун, а именно неживой предмет – остановился всего в метре от его лица, и он понял, что это, наверно, граната: это – его погибель. Вот на гранату с хлопком что-то опустилось. Это солдат накрыл её своей каской, потом пригнулся сам, не поспешно, а как будто с неохотой, и навалился на каску собственным телом, уставившись сначала в землю, а потом – Хао в лицо, лёжа всего в паре дюймов, так что ясно можно было прочесть ужас у него в глазах, пока он так свёртывался в клубок над своей погибелью. На несколько томительных секунд повисло оглушительное безмолвие.

Безмолвие всё не кончалось. Ещё несколько томительных секунд. Солдат не изменился в лице и так и не выдохнул, но во взгляд вернулась осмысленность, и теперь он смотрел на Хао с некоторой долей понимания.