Дырчатая луна

— Ой, откуда ты знаешь? Ты что, встречался с русалками?

— Да, — соврал он. — Один раз.

— Где?

— Во сне... А ты думала, я про ту, что у Кустика на спине?

Женька засмеялась вслед за Шуркой, мотнула головой.

— Не дергайся! А то песок в волосы наберешь... — И уже без всякого страха Шурка кинул расчесанные пряди себе на плечо.

А через минуту он сказал с сожалением:

— Ну вот, все...

— Спасибо. Теперь они быстро высохнут, и я заплету.

— Тут я помочь не могу. Не научился... — Он хотел набраться храбрости и спросить: «Может, научишь?» Но вдруг его словно толкнуло мягкой ладонью — неожиданная память, Шурка лег на живот, вытянулся, подпер щеки, сбоку быстро поглядел на Женьку. И уткнулся взглядом в песок.

— У мамы... были косы. Тоже большие, только темные. Но я еще маленький был тогда, плохо помню...

Песок искрился, искры стали расплываться в глазах. Шурка медленно вздохнул и решился, выговорил:

— А сестренки никогда не было. Ни большой, ни маленькой...

Женька положила ему на спину прохладную от сырых волос ладошку.

Так прошло какое-то время. Наверно, немалое. Женька тихо ойкнула. Убрала руку.

— Что? — вздрогнул Шурка.

— Стрекоза.

— Ты их боишься?

— Нет... Но она прямо на голову села.

— Теперь уже нету...

— Улетела. Тоже испугалась.

Женька смотрела без улыбки. И Шурка по-прежнему чувствовал спиной ее ладонь. И от сладкой печали все так же щипало в глазах. Он моргнул, встал и пошел к развалинам мостика.

— Шур, ты куда?

Он сказал хрипловато:

— Погляжу в воду. Может, Кустик правду говорил насчет карасей...

Шурка боялся, что она пойдет следом и увидит его мокрые глаза. Но Женька осталась на месте.

Шурка лег на щербатые теплые кирпичи. Опустил голову. Толща воды была темной, но совершенно прозрачной. На трехметровой глубине отчетливо виднелось дно: сплетение умерших водорослей, ил, кирпичные обломки.

Карасей, конечно, не было, но серебристыми стрелками метались туда-сюда подросшие мальки.

Шурка пригляделся. Полузатянутые илом кирпичи были очень большие. Наверняка из прошлого века. На одном он даже разглядел оттиснутые буквы: К. Л. Наверно, фабричное клеймо...

Теперь Шурка видел, что кирпичи под водой лежат плотно друг к другу. Они составляли слегка наклонную плоскость, почти целиком занесенную илом. Сквозь ил выступал карниз. И Шурка наконец понял, почему не может оторвать глаз. Карниз образовывал восьмиугольник.

Ну, или, по крайней мере, часть восьмиугольника. Она выступала из-под ила.

Может быть, это рамка люка? Может быть, как раз тут и есть нужная Турскому дверца?

И Шурка вдруг почувствовал, как ему хочется поскорее развязаться с этим! И стать как все...

Он вскочил, вернулся на песок, суетливо вытащил из одежды отвертку. Сдернул с нее резиновый трубчатый наконечник (Шурка надевал его, чтобы не напороться случайно, когда отвертка в кармане).

— Жень, я сейчас...

— Ты куда?.. Шурка, не надо! Одному опасно! Платон же говорил...

— Да я только здесь, у мостика! На минутку! — Он сунул отвертку за пояс на плавках и — к воде!

На этот раз вода оказалась холоднее. Неласково сжала Шурку. Но видно было хорошо, хотя кирпичи и казались размытыми. Шурка начал разгребать ил. Скорее, скорее, пока нехватка воздуха не сдавила грудь... Ил облачком повис прозрачной плотности. Еще... Вот досада...

Не было восьмиугольника. Отчищенные кирпичи представляли собой как бы граненую букву С. Просто остатки орнамента. И никакого намека на люк...

А грудь уже стискивало безжалостно. И холод — все сильнее. Он выгнал из Шурки остатки июльского жара, сотней иголок вошел в тело. Просто зимний холод. Как там, на перекрестке, когда Шурка ждал «Мерседес» Лудова... Машина и сейчас возникла из тьмы! С горящими фарами! В упор!..

Нет!

Шурка рванулся вверх. Сквозь зеленую толщу увидел желтое расплывчатое солнце. И край мостика, и Женькину голову. И руки, которые Женька тянула к нему...

Он лежал на горячем песке, на спине. Женька всхлипывала над ним.

— Дурень какой, честное слово... Зачем тебя туда понесло?

— Так... Зря... Это ты меня вытащила?

— Ты сам. Я только помогла выбраться.

— Неправда. Ты за мной ныряла.

— Да нет же. Смотри, волосы сухие...

Шурка лег на бок, взял Женькину ладонь, положил ее себе под щеку. То ли показалось, то ли правда Женька еле слышно сказала: «Сашко...»

«Сестренка...»

Вот так он будет лежать долго-долго. Вечность. Плевать ему на Турского, на восьмиугольные двери... Но вечности не получилось. С веселым гомоном вернулись из зарослей «охотники». Кустик прижимал к тощей груди добычу: пятнистого черно-белого крольчонка. Очень спокойного.

— Смотрите, он сам к нам подбежал!.. И еще — вот! Я совсем не боюсь! — Он взял кроличьи уши и концами пощекотал свои ребра. — Убедились?

Женька встала. Погладила кролика.

— Какой симпатичный. Правда, Шурка?

— Да, — неловко сказал Шурка. Он все еще лежал.

Платон пригляделся.

— Купался, да? Волосы и плавки мокрые...

Шурка сел. Сказал честно:

— Я нырнул с мостика. И чуть не отдал концы. Хорошо, что Женька помогла.

Платон никогда не старался быть строгим командиром. И здесь rte стал делать долгого выговора. Только вырвалось у него:

— Вот дубина! Я же говорил, что опасно!