Дыша одним дыханьем

— Проводи, — приказал лейтенант бойцу.

— Шофер я, командира полка вожу, — смущенно объяснял боец по дороге. — Теперь задразнят — с девчонками воюешь. А откуда мне знать, кто ты такая? Прешь как ненормальная и даже не понимаешь, что тебе кричат. И откуда прешь? Прямо с минного поля. Разве кто из наших там пойдет? Ну и принял за шпионку. Вид у тебя тоже… Точно собаки рвали.

У Веры не было даже сил, чтобы посмеяться над шофером. Нашелся герой! Он что-то говорил еще, смущенным, извиняющимся тоном, кажется, объяснял, что мины на поле были поставлены противотанковые, иначе Вере не остаться бы в живых… Она, почти не слушая его, с трудом преодолевала эти последние, казалось, самые тяжелые метры до командного пункта батальона. Отдала донесение.

Сон одолел ее сразу, как только удалось добраться до нар. Она словно провалилась в него, как в темную пропасть, — ведь сорок пять часов была на ногах.

Когда проснулась, хотела спрыгнуть с нар, но малейшее движение вызывало острую боль в правом боку. Слезать пришлось с помощью девушек.

— Еще бы, — сказал врач, — при таком-то кровоизлиянии…

Только тут Вера увидела, что весь правый бок у нее посинел. Да и нога тоже.

— А в общем, вы счастливо отделались.

Врач оказался прав. Через несколько дней она снова села на велосипед и, удивительное дело, стала ездить куда увереннее.

Вера возила пакеты по нескольку раз в день. Маршруты были дальние — от Средней Рогатки к Понтонной или Лигову, потом в Смольный, на Дворцовую площадь, в Сосновку. За иной день проезжала больше сотни километров. Теперь у нее был хороший полугоночный велосипед. Близ передовой с него приходилось слезать. Под Лиговом Вера оставляла его у артиллеристов и шла вперед ходами сообщения. Редко выдавались спокойные дни, а чаще приходилось опять попадать под артиллерийские налеты, под бомбежки и пулеметный огонь. Видеть кровь, слышать стоны раненых. Но теперь для нее это были будни войны.

Линия связи

Привыкают… По интонации командира батальона Петров не понял — утверждение это или вопрос. Командир теперь часто приезжал в Сосновку, его интересовало, как идут занятия в «девичьей команде».

— Привыкают, товарищ майор, — сказал старшина, — так точно. С животными занимаются охотно, и, что я замечаю, собаки к ним привязываются, признают быстрее даже, чем вожатых-мужчин. Девичье сердце — оно ведь ласковое, а животное это чувствует сразу. Вот только…

Они шли по учебному полю, просторному и залитому солнцем. Было жарко. Девушки занимались мелкими группами в разных концах. Инструкторы учили их дрессировке собак, а некоторые девушки работали с собаками сами.

Старшина и майор остановились возле Лизы Самойлович. Она не заметила их. Миг только что пулей подлетел, услышав команду хозяйки, и стоял, глядя на нее преданными глазами. Его хвост так и ходил из стороны в сторону.

— Мигуля, милый ты мой! Умница, все понимаешь, — тихонько приговаривала девушка, нежно гладя собаку.

Комбат не стал мешать Лизе.

— Что «только»? — спросил он Петрова.

— Нежности, товарищ майор, видите сами. Трудно ей будет послать этого Мига под танк…

— Еще бы… А тебе разве легко?

— И мне трудно, но уж девчонке…

Петрову вспомнилась вдруг декабрьская ночь под Пулковом. Траншея боевого охранения, а перед ней синеющее в холодном свете луны снежное поле, застывшая в лютом морозе нейтральная полоса. Петров стоит в траншее с несколькими бойцами, и все они напряженно вглядываются в нейтралку.

— Амур, Амур, — тихо зовет то один, то другой.

Там, впереди, собака, она лежит как раз посередине между нашей передней траншеей и немецкой. Прошлой ночью стрелковый батальон предпринимал разведку боем. Ему придали взвод истребителей с собаками — на случай танковой контратаки. Один из истребителей был убит на нейтральной полосе.

Под утро батальон, проведя разведку, отошел. Истребители вернулись вместе с ним. Бой утих. Санитары вытащили раненых, но, когда совсем рассвело, из траншеи заметили какое-то движение в середине нейтральной полосы. Возле трупа лежала собака. Она время от времени настораживала уши, поднимала голову, потом снова опускала ее к телу вожатого.

Собаку много раз пытались подозвать — окликали, свистели. Она только поднимала голову и опять укладывалась в снег.

Конечно, Амура видели и немцы, их снайперам ничего не стоило убить собаку, но они не стреляли. Может быть, собака их не интересовала, а может быть они ждали, что к ней попробует подобраться человек.

— Надо самим пристрелить ее, — сказал кто-то из пехотинцев, — все равно замерзнет или осколком ее…

На него зашумели.

А собака продолжала лежать почти неподвижно, лишь время от времени поднимая голову, и только по этому можно было судить, что она еще жива. Так прошел день. К ночи стало морознее. Холод сковывал тела бойцов, коченели руки и ноги.

— Амур, Амур…

Не выдержало солдатское сердце. Два бойца выбрались из траншеи и поползли по нейтральной полосе. Из траншеи видели, как подрагивают, качаются за их спинами винтовки, потом различить их стало трудно.