Дыши, сынок, тишиной

Иван Мордвинкин Дыши, сынок, тишиной

Вся семья о.Тихона собралась за столом под шум проливного дождя, который уже сутки напролет бубнил о железную крышу. Но ни какому ливню не перекричать семейной радости.

Стол у матушки укрылся красиво и празднично: все, что в печи – на стол мечи! Даже раскупорила свои крепенькие пупырки-огурчики и отборные грибочки с оливковым маслицем, которые приготовляют в семье о.Тихона к Великому посту и не достают из погреба даже в Рождество.

Малыши, правда, косились на кремовый торт, нетерпеливо болтая ножками под столом и обдумывая возможность ткнуть в этот торт пальцем, как бы случайно, чтобы потом палец облизать.

Ну а близнецов-десятилеток Сашку и Лешку развели порознь, по “разным берегам”, чтобы праздничный стол не слишком пресыщался их шумными чудачествами и хохотом.

Катеринка и Полинка принарядились в сарафаны и пестрые косынки – значит будут петь.

Когда рассаживались, батюшка усадил Глеба на свое место, во главу, в “вершину семьи”, как он шутил, под святые иконы.

Поскольку повода в календаре не имелось, сомневаться нечего, такая напыщенность означала только одно – письмо пришло.

На отцовском огромном “троне” Глебушка неуютно сутулился и виновато улыбался. Но смущение лишь усиливало торжественную тревогу, за которой взорвется сердце великой радостью – поступил!

Глебушка с раннего детства преданными и внимательными глазами взирал на отца, на его великое дело священства, на иконостас в их маленькой сельской церквушке, на алтарь за иконостасом и на престол в этом алтаре. Там он видел Бога и слышал Его присутствие в величественной скорби Херувимской песни, когда на копьях вносят Царя, и весь мир затихает, потому что Бог с нами, и Он здесь.

Теперь Глеб взрослый самостоятельный студент-семинарист, пусть пока абитуриент, путь которого простирается отсюда, от этой милой родной семьи, от батюшкиной церковки через всю жизнь, аж за самую смерть в далекой старости, прямо к Богу, в Его Царствие.

Наконец, семья поднялась, и все спели “Отче наш”. Благословив трапезу, батюшка уселся на Глебушкино “десное” место, но к обеду не приступил – все ждали маму, которая выскочила в прихожую за чем-то “секретным” и тут же это “секретное” внесла в трапезную. На серебристом подносе она протянула батюшке конверт.

Ликующие девочки вскочили с мест и сорвали с собой малышей, бесплодно созерцающих недосягаемый торт. Те зашептались, припоминая плохо выученные места стихов. Готовились заранее, но малыши – они и есть малыши. С ними только смех.

Письмо передали Глебу. Он, то растерянно улыбаясь, то напуская на себя безразличие и серьезность, надорвал конверт по боку, вскрыл его краешком ножа, и вынул листок, пахнущий новой бумагой и краской. Семинарской бумагой и семинарской краской. Развернул лист и по всеобщему требованию и просьбе батюшки, поднялся и прочитал вслух:

– Уважаемый… – читал он в тишине, нарушаемой только шепотом малышей, которые выясняли, кто где должен стоять. – На конкурсной основе… Недостаточно баллов… Не удалось… Сожалеем.

Улыбка замерла на его лице и, уже не имея радости, онемела и поползла вниз, превращаясь в знамение неожиданного удара и разочарования. Глаза потускнели, а сам он сжался и как будто уменьшился, присел на краешек батюшкиного “трона”, такого неуместно большого для него, и отдал письмо отцу.