Дзен и искусство ухода за мотоциклом: исследование о ценностях

Большой разводной ключ. Машинный молоток. Слесарное зубило. Конусный пробойник. Пара ободов. Набор для заклейки шин. Велосипедный насос. Аэрозольный баллон с дисульфидом молибдена для цепной передачи. (Очень хорошо проникает во внутренности каждого ролика, где это действительно имеет смысл, а преимущества дисульфида молибдена как смазочного средства всем хорошо известны. Тем не менее, когда он высыхает, его надо разводить машинным маслом САЕ-30.) Силовая отвертка. Остроносый напильник. Толщиномер. Контрольная лампа.

В запчасти входят:

Свечи. Дроссельный клапан, муфта сцепления и тормозные тросики. Контакты, предохранители, лампочки к фаре и габаритным огням, звено цепи с держателем, шплинты, трос. Запасная цепь (старая, уже изношенная, но хватит, чтобы добраться до мастерской, если полетит новая).

Вот, пожалуй, и все. Никаких шнурков.

Вероятно, естественно было бы уже поинтересоваться, в каком трейлере все это поместится. На самом деле, все занимает не так много места, как может показаться.

Боюсь, остальные герои будут спать весь день, если им разрешить. Небо снаружи сияет, просто стыдно тратить время зря.

Наконец, решаюсь и трясу Криса. Глаза у него распахиваются, и он подскакивает, ничего не соображая.

— Пора в душ, — говорю я. И выхожу наружу.

Воздух взбадривает. На самом же деле — божже! — там холодно. Я колочу в дверь Сазерлендов.

— Угу-у, — доносится из-за двери сонный голос Джона. — Умгммммхгм. Угм.

Чувствуется осень. Мотоциклы мокры от росы. Дождя сегодня не будет. Но какая холодина! Градусов сорок,[3] должно быть.

Пока остальные собираются, я проверяю уровень масла, шины, болты и натяжение цепи. Тут немножко провисает, и я достаю инструменты и подтягиваю ее. Мне в самом деле очень хочется выехать побыстрее.

Я вижу, что Крис одевается потеплее, мы складываем вещи и выезжаем. Определенно холодно. За несколько минут все тепло из одежды выдувает ветром, и меня начинает трясти. Бодрит.

Когда солнце поднимется повыше, должно потеплеть. Еще полчаса, и будем завтракать в Эллендейле. По таким прямым дорогам сегодня надо успеть проехать как можно больше.

Если бы не этот дьявольский дубак, прогулка была бы просто роскошной. Лучи низкого утреннего солнца бьют по чему-то похожему на покрывший поля иней, но это, по-моему, просто роса, блестящая и какая-то туманная. От рассветных теней местность кажется на вид менее плоской, чем вчера. Всё — для нас одних. Похоже, никто еще даже из проснулся. На моих часах шесть тридцать. Старая перчатка над ними тоже, видать, покрылась инеем, но это скорее соль после вчерашнего дождя. Старые добрые поношенные перчатки. Сейчас такие жесткие от холода, что пальцы едва разгибаются.

Вчера я говорил о заботе; я забочусь об этих ветхих мотоциклетных перчатках. Я улыбаюсь им, летящим рядом со мной по ветерку, поскольку они были со мной столько лет и так стары, так усталы, так гнилы, что просто смешно. Они пропитывались маслом, потом, грязью, раздавленными жуками, и теперь, даже если они не замерзли, когда я кладу их на стол, они не хотят лежать плоско. У них собственная память. Стоили они всего три доллара, а штопались столько раз, что залатать их уже практически невозможно, но все равно я трачу на починку много времени и усилий, потому что не могу представить себе на их месте ни одну новую пару. Это непрактично, но практичность — еще не главное, когда имеешь дело с перчатками или с чем-нибудь другим.

Машине тоже достается толика этого чувства. С намотанными 27-ю тысячами пробега она уже переходит в разряд долгожителей, хотя множество машин постарше — еще на ходу. Но чем больше миль — и думаю, большинство мотоциклистов согласится со мной — тем больше распознаешь в отдельной машине некие чувства, свойственные только этой, отдельной, машине и никакой другой. Один мой друг, у которого мотоцикл — того же производства, модели и даже того же года выпуска, что и мой, привез его мне на ремонт, и когда я потом опробовал его, трудно было поверить, что много лет назад он сошел с конвейера того же завода. За все это время он приобрел собственное ощущение, ход и звук, полностью отличавшиеся от моего. Не хуже, но другие.

Наверное, это можно назвать личностью. Каждая машина обладает собственной, уникальной личностью, которую, видимо, можно определить как общую интуитивную сумму всего, что знаешь о ней и испытываешь к ней. Личность эта постоянно изменяется: обычно — к худшему, но иногда, на удивление, — и к лучшему. Именно эта личность — подлинный объект ухода за мотоциклом. Новые машины начинают жизнь привлекательными незнакомцами, и в зависимости от того, как к ним относятся, либо быстро деградируют до скверно работающих ворчунов или даже калек, либо превращаются в здоровых, добродушных друзей-долгожителей. Мой, например, несмотря на убийственное обращение тех мнимых механиков, кажется, поправился и со временем требует все меньше ремонтов.

Вот он! Эллендейл!