Дзен и исскуство ухода за мотоциклом

Если бы дело было только в этом аналитическом мастерстве, я бы немедленно заткнулся. Но он пользовался своим мастерством столь причудливо и в то же время — столь значимо, что не затыкаться по его поводу очень важно. Никто никогда этого не видел. Я даже думаю, что он этого не видел сам. Может, это моя личная иллюзия, но нож, которым он пользовался, был скорее лезвием плохого хирурга, нежели ножом наемного убийцы. Возможно, никакой разницы и нет. Но он видел, как происходило что-то гадкое и больное, и резал глубоко — все глубже и глубже, лишь бы добраться до корня. Он что-то искал. Вот что важно. Он что-то искал и брал нож потому, что тот был его единственным инструментом. Но он взвалил на себя так много и зашел так далеко в конце, что сам стал своею жертвой.

7

Жара уже повсюду. Я больше не могу не обращать на нее внимания. Воздух раскален, как духовка, и глазам под очками даже прохладно по сравнению с остальными частями лица. Рукам тоже прохладно, но на перчатках от пота проступают большие темные пятна с белыми ободками подсохшей соли.

Впереди на дороге ворона клюет какую-то падаль; она медленно взлетает при нашем приближении. Похоже, там валяется ящерица, высохшая и прилипшая к асфальту.

На горизонте появляются слегка мерцающие очертания зданий. Я сверяюсь с картой: должно быть, это Боумэн. Мечтаю о воде со льдом и кондиционере.

Мы почти никого не встречаем на мостовых и тротуарах Боумэна, хотя множество припаркованных автомобилей говорит о том, что все — здесь. Внутри. Мы въезжаем на изогнутую углом стоянку и резко разворачиваемся, чтобы без помех выехать обратно, когда соберемся. Одинокая пожилая личность в широкополой шляпе наблюдает, как мы ставим мотоциклы на подпорки, снимаем шлемы и очки.

— Вам не жарко? — спрашивает он. На его лице ничего не написано.

Джон качает головой и отвечает:

— Бож-же!

Выражение лица, затененного шляпой, становится улыбкой.

— А сколько сегодня? — спрашивает Джон.

— Сто два, — отвечает тот, — когда я смотрел последний раз. Должно до ста четырех дойти.

Он спрашивает, сколько мы проехали, мы сообщаем, и он кивает головой с каким-то одобрением:

— Это много.

Потом спрашивает про машины.

Нас манят пиво и кондиционер, но мы его не обламываем. Мы просто стоим на стодвухградусной жаре, и беседуем с этим человеком. Он — скотник, на пенсии, говорит, что здесь в округе много пастбищ, и что много лет назад у него был мотоцикл марки «Хендерсон». Мне нравится, что ему хочется поговорить про этот свой «Хендерсон» в стодвухградусном пекле. Мы еще немного с ним беседуем, нетерпение Джона, Сильвии и Криса растет, а когда мы, наконец, прощаемся, он говорит, что рад был познакомиться, и, хотя лицо его по-прежнему ничего не выражает, мы чувствуем, что он говорит правду. Он уходит прочь с каким-то медлительным достоинством в эту стодвухградусную жару.

В ресторане я пытаюсь завести о нем беседу, но никому не интересно. Джон и Сильвия, похоже, по-настоящему отрубились. Просто сидят и впитывают кондиционированный воздух без единого движения. Подходит официантка за заказом, и это немного их встряхивает, но они еще не готовы, и она уходит опять.

— Я, кажется, не хочу никуда отсюда уезжать, — произносит Сильвия.

Человек с улицы в широкополой шляпе снова встает у меня перед глазами. Я говорю:

— Подумайте, как здесь было до появления кондиционеров.

— Я об этом и думаю, — отвечает она.

— По таким раскаленным дорогам с моей плохой задней шиной мы бы не сделали больше шестидесяти.

Никакой реакции.

Крис, напротив, кажется, вернулся в свое обычное состояние: он начеку и за всем наблюдает. Когда приносят еду, он на нее набрасывается и задолго до того, как заканчиваем мы, просит еще. Получает свою добавку, и теперь мы ждем, когда закончит он.

Много миль спустя жара — такая же зверская. Светло так, что мотоциклетных и темных очков уже недостаточно. Нужен щиток сварщика.

Высокие Равнины ломаются и размываются, превращаясь в изборожденные оврагами холмы. На всем — яркий беловатый налет. Нигде ни травинки. Только разбросанные тут и там стебли сорняков, камни и песок. На черную дорогу смотришь с облегчением, и я наблюдаю, как она проносится под ногой. Рядом вижу левую выхлопную трубу: она стала голубоватой — такого оттенка раньше не было. Я плюю на кончики пальцев в перчатке, трогаю ее и вижу, как слюна шипит. Нехорошо.

Теперь важно просто сжиться с этим, а не мысленно сражаться… контроль разумом…

Теперь следует поговорить о ноже Федра. Поможет понять кое-что из того, о чем мы уже упоминали.