Дзержинский. От «Астронома» до «Железного Феликса»

Имевшиеся в распоряжении подпольной организации силы предполагали значительный процент удачного исхода восстания. Выступление было первоначально намечено на 1–2 июня 1918 г. Затем восстание перенесли на 6 июня. Однако намеченное и подготовленное выступление еще в двадцатых числах мая было отменено. «После зрелых размышлений этот план был отвергнут[818]». Причины указывались в белогвардейских источниках: «Выступать в Москве значило заранее обречь все предприятие на неудачу. Захватить наиболее важные стратегические пункты страны, арестовать Совет Народных Комиссаров и т. д. не представляло особых трудностей именно в тот момент. Но, захватив, город, нужно еще было в нем суметь продержаться; сделавшись хозяевами положения в центре с миллионным населением, нужно было взять на себя обязательство прокормить все эти сотни тысяч голодающих ртов. Первое было чрезвычайно трудно ввиду присутствия в Москве значительного числа организованных и вооруженных германских военнопленных, негласно находящихся под командой германских офицеров, и особенно ввиду возможности немедленного движения на Москву регулярных войск с германско-большевистского фронта. Второе представлялось почти невозможным благодаря полному развалу транспорта и предварительному разгрому большевиками всех продовольственных и общественных организаций. Новая власть не смогла бы, таким образом, удовлетворить связанные с нею надежды населения на улучшение жизни и тем самым неизбежно должна была бы опорочить то дело, во имя которого был бы произведен переворот»[819].

Вместо этого штаб СЗРиС разработал и принял план эвакуации части организации в Казань и дальнейший захват этого города. «Были намечены воинские части для эвакуации, посланы квартирьеры в Казань. Всего предполагалось переправить 500–700 человек. Едущим на разведку квартирьерам выдавали при поездке 400 рублей и наем помещения 2000 рублей; кроме того он получал 400 рублей на семью, 150 рублей — подъемных и обмундировочных — 100 рублей, пользовался квартирным довольствием. Была составлена особая инструкция, которой должен был руководствоваться каждый эвакуировавшийся член Союза»[820]. Согласно показаниям арестованного Пинки, 29 мая в Казань уже отправились часть боевиков организации и квартирьеры. Бывший командир латышской бригады генерал Карл Гоппер, завербовавший Пинку в законспирированную организацию, писал позднее: «Большая часть «Союза…», во главе с генералом Рычковым… эвакуировалась в Казань». Среди подпольщиков, отправившихся в город на Волге, был бывший секретарь Керенского Борис Фликкель. Боевикам Гвоздю, Вакулину, Федорову в столице была поставлена конкретная задача по совершению убийств видных казанских большевиков.

В самый разгар эвакуации, в ночь с 29 на 30 мая, ВЧК был арестован явочный штаб Союза и около 100 его членов. Московская организация была разгромлена. Отметим, что по многочисленным свидетельствам, ВЧК уже несколько недель знала о деятельности организации и отслеживала ее активность.

Хотя впоследствии в советской историографии утверждалось мнение о помощи населения в раскрытии организации, более логичным является информирование об этой организации со стороны Германии. Германский посол Мирбах, как уже отмечалось выше, многое знал об организации, но до поры до времени не давал всей информации ВЧК. И Мирбах, и ВЧК были настроены дождаться появления на явочной квартире Савинкова и загадочного человека из Англии, с тем чтобы именно в этот момент разгромить организацию. Однако решение Савинкова и Перхурова передислоцировать организацию в Казань многое меняло. Именно здесь находился золотой запас Советской России, который не хотели подвергать опасности ни ВЧК, ни Германия (рассчитывавшая на него впоследствии). Именно казанский отъезд заставил дать Дзержинского указание о начале операции по ликвидации организации Савинкова в Москве.

Обратим внимание еще на тот факт, что еще в конце апреля Перхуров и Аксанин, под чьим руководством находилась деятельность лечебницы в Молочном переулке, часто игнорировали методы конспирации. Настоящие больные нередко удивлялись общей обстановке в лечебнице. Почему доктора два, а принимает только один, когда, казалось бы, второй свободен? Почему из-за закрытых в столовую дверей часто доносятся громкие голоса, смех? Наконец, почему среди посетителей так много офицеров? Все это не могло не вызывать подозрений. Из воспоминаний члена организации Клементьева о весеннем разговоре с дворником Степаном становится понятным более раннее раскрытие организации. Дворник, который знал Клементьева как «представителя из низов» (Клементьев работал якобы разнорабочим в клинике Григорьева), в беседе с ним упомянул о слежке за квартирой еще до мая 1918 г.

«Степан нагнулся в мою сторону, оглянулся, будто что украл, и зашептал: