Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье

Однако главное в пересказе этого мифа то, что он всегда напрямую соотносится с событиями, разворачивающимися в данный момент во «Властелине колец», и при этом имеет общую и даже, можно сказать, универсальную применимость за пределами сюжета. Толкиновский миф о звездах и деревьях представляет жизнь как хаос, в котором легко заблудиться и забыть о существовании целого мира за пределами нашей собственной ситуации. Это не противоречит христианским убеждениям, но, пожалуй, еще больше отзывается у тех, кто не знает о Божественном Откровении, как обитатели Средиземья, или по большей части забыл о нем, как жители современной Англии эпохи Толкина и тем паче нашего времени.

Наконец, можно добавить, что здесь содержится еще один элемент двусмысленности. Деревья и лес в этом мифе символизируют ошибку, путаницу, ужас или смерть. Однако Толкин любил деревья как мало кто другой. Во второй походной песне хоббитов говорится о том, чтобы покинуть мир, отыскав «ту тропку в глубине, / Что мчится к Солнцу и Луне», но для этого придется проститься с деревьями, с милыми и дружелюбными кустарниками, украшающими английские сады и живые изгороди: «До свиданья — терн, репей… / В путь скорей! В путь скорей!» Фродо едет в Блаженный Край, чтобы исцелиться от ран. Но при этом он теряет всякую надежду вновь увидеть Кветлориэн, рай на земле. Проводя Хранителей по Кветлориэну и говоря о возможности отъезда из Средиземья, Хэлдир предполагает, что где-нибудь для эльфов, может быть, и найдется приют, но «если верить эльфийским преданиям, за Морем нет Золотых Лесов».

В отличие от христианского предания, в толкиновском мифе сквозит сильная любовь и привязанность к красоте Средиземья, которая выражается и в печальной песне Фангорна об онтах и онтицах, и в плаче Брегалада о рябинах. Лес и Средиземье могут превратиться в Черный Лес, «где ели и пихты, продираясь к свету, безжалостно душат своих же сородичей, а у земли, в душном и сыром сумраке, заживо гниют их нижние ветви», или в Лориэн — столь прекрасный, что горе в нем утрачивает свою власть над душой. Образ нашего сегодняшнего мира, пожалуй, выражает Итилия, некогда бывшая «садом Гондора», а ныне запущенная, однако сохранившая «небрежную прелесть беспечной дриады». Впрочем, те, кто пишет на заборах «еще одно порождение Мордора» в знак протеста против уродливых проектов застройки, хорошо понимают, что хотел сказать Толкин. Средиземье создано прекрасным, поэтому его так трудно покинуть даже такому верующему человеку, как Толкин.

Моменты эвкатастрофы

Однако во «Властелине колец» есть момент, когда христианское мировоззрение выходит на поверхность и автор ссылается на него в явной форме. Впрочем, упомянутый отрывок, скорее, служит подтверждением, а не опровержением тезиса, выдвинутого в этой главе: тот эпизод не замечает почти никто, и создается впечатление, что Толкин намеренно сделал его незаметным.

В своей статье «О волшебных сказках» Толкин ввел понятие эвкатастрофы (это его собственный термин), которую он определяет как «радость благой катастрофы, внезапный „поворот“ к радости»^[92] — не финал, «ибо на самом-то деле никакого финала у волшебной сказки не бывает», но тот момент, когда в позднем произведении Эндрю Лэнга, не очень удачной литературной сказке «Принц Пригио», оживают погибшие рыцари, а в шотландской сказке «Черный бык Норруэйский» в ответ на последний призыв героини к своему заколдованному возлюбленному — «Неужто ты не проснешься, не поглядишь на меня?» — «Он услышал — и оборотился к ней»^[93]. В такие моменты, по мнению Толкина, мы видим отблеск радости, который «на мгновение выходит за пределы рамки, да что там — разрывает саму ткань истории и впускает внутрь луч света»: луч откровения, просиявший из-за пределов повествования.

Во «Властелине колец» такой эвкатастрофический момент наступает в главе «На Кормалленском поле». В предыдущей главе Фродо и Сэм (и Горлум) уничтожили Кольцо, и в начале этой главы западное войско видит, как рушится царство Саурона и как Тень простирает к ним «грозную длань, страшную и бессильную», а потом, как и позднее в сцене обращения Сарумана в призрака, «дунул навстречу Тени суровый ветер, и она, расползаясь, исчезла; и все стихло». Гэндальф призывает орлов, чтобы лететь с ними к Роковой горе, но тут мы снова возвращаемся к Фродо и Сэму, которые не знают ничего о происходящем снаружи. У них нет никакой или почти никакой надежды на избавление (почти никакой нет у Сэма, а вовсе никакой — у Фродо), и в конце концов они падают, теряя сознание:

то ли стало совсем невмочь, то ли задушил чад, то ли, наконец отчаявшись, они скрыли глаза от смерти.