Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье

Сходство настолько разительное, что даже трудно судить, хорош или плох результат. Тому, кто не читал «Властелина колец», книга может показаться новаторской, хотя я сомневаюсь, что среди читателей «Меча Шаннары» найдется значительное число не знакомых с творчеством Толкина. Этот пример показывает: многие так прониклись жанром героического фэнтези (и даже пристрастились к нему), что в отсутствие настоящей литературы готовы потреблять любой заменитель, пусть и сильно разбавленный.

Совсем иначе дело обстоит с серией Стивена Дональдсона о Томасе Кавинанте — по общему признанию, это куда более оригинальная работа, которая в конечном счете стала своего рода критикой Толкина и даже попыткой поспорить с ним (см. статью о Дональдсоне в «Энциклопедии фэнтези» Клюта и Гранта, которая уже упоминалась выше, и монографическое исследование творчества Дональдсона, проведенное Уильямом Сениором). Но глубокое влияние Толкина в этом произведении все равно заметно. Основное различие точно спланировано: центральный персонаж ничуть не похож на хоббита — это молодой американец, больной проказой, который потом становится насильником (трудно представить себе героя, более далекого от Бильбо и Фродо). И никакое братство вокруг этого антигероя на этот раз не формируется, в отличие от имитации, созданной Бруксом. Сходство между Толкином и Дональдсоном состоит скорее в ландшафте, по которому проходит антигерой — точнее, в наборе персонажей.

Первый том серии, «Проклятие Лорда»^[130], также опубликованный в 1977 году, начинается с того, что Камневый Червь завладевает неким талисманом (как Горлум — Кольцом), при этом упоминается герой-калека по имени Берек Полурукий (cp. Берен Однорукий). Вместо Кольценосцев в романе присутствуют Опустошители (Ravers — не самый удачный выбор названия^[131]); вместо Элберет герои то и дело поминают Меленкурион («Ты произнесла имя, которое не призвал бы на помощь Опустошитель», cp. с репликой Сэма Скромби: «Я скажу „Элберет“ — эльфийское имя, ни один орк его не знает»); древесные жилища Лориэна воплощаются в образе настволья Парящего, а душный лес гворнов — в образе Зломрачного Леса; группа всадников именуется Third Eoman (третий Дозор) по аналогии с третьим эоредом, которым командовал Эомер; в романе есть даже сцена с откусыванием пальца. Особенно узнаваем образ великана, который зовется Сердцепенисто-солежаждущий Морестранственник, и его народа — они почти полностью соответствуют толкиновским онтам: великан похож на «могучий оживший дуб», глаза у него «маленькие, глубоко сидящие», а пронзительный взгляд — словно «отблеск мыслей, рождающихся в недрах его огромного мозга». Он поет «на языке, понять который Кавинант не мог», поясняет, что переводить с него трудно, потому что истории на языке великанов рассказываются очень долго, и сожалеет: «У нас так мало детей».

В то же время, по словам Сениора, Дональдсон сказал (и я, например, ему верю):

«Толкин сильно повлиял на меня в том смысле, что вдохновил на создание фэнтези. Но когда я начал писать серию о Кавинанте, то держался как можно дальше от его книг — насколько позволяла моя собственная история».

Противоречие между наблюдаемыми фактами и заявлением автора можно устранить, если обратить внимание на то, что Дональдсон использует ряд слов, которые были как минимум очень малоупотребительными (особенно в Америке) до того, как их ввел в оборот Толкин, — например, gangrel (бродяга), eyot (островок) и dour-handed (с суровой дланью) (последнее — это точно заимствование). Но люди часто не помнят, где или когда они узнали то или иное слово, и не считают его чьим-то еще. Предположу, что в некоторых случаях — даже во многих случаях, как у героини Дианы Уинн Джонс, — толкиновские слова и образы врезаются в память очень рано и очень прочно (возможно, в результате навязчивого желания постоянно перечитывать его книги) и так становятся своими и даже личными и не воспринимаются как плагиат. Это явление было распространено в эпоху баллад и однотипных устных преданий, когда наряду с пассивными носителями традиций были и те, кто активно участвовал в их развитии. В эпоху творческого индивидуализма и защиты авторского права подобные заимствования удивительны, но не то чтобы совершенно нежелательны.