Дж. Р. Р. Толкин

«Если в день Рока
бессмертный поднимется,
кто смерть испытал
и не умрет более,
змея сразивший,
семя Одина,
то всё не кончится,
Земля не сгинет.
На главе его шлем,
в руке его молния,
дух его огневеет,
в лице величие.
Змей будет разорван,
Сурт содрогнется,
Волк исчезнет,
и мир спасется».

Ещё четче и внятнее для проявления подлежащей идеи проговаривается она в авторском примечании: «Никто из богов не преуспеет в этом (в спасении/обновлении мира. — С.Л.), но только тот, кто жил на земле как смертный и умер». Толкин особо подчеркивает, что этот мотив — «изобретение данного поэта», то есть его самого. В этом и так не приходится сомневаться, ибо идея ясна — и сама по себе, вне сюжета, вполне очевидна для христианина. Но «Легенда» — сказание язычников, здесь нет ещё места постижению Истины, и она находит Героя в своём пантеоне в лице Сигурда. Отражение подлинной Эвкатастрофы, но ещё не она сама.

Весьма интересно при этом, что «Легенда о Сигурде» позволяет прояснить происхождение той эсхатологической перспективы, которую Толкин даёт своему собственному «Сигурду» — Турину. Он, перенесший по вине Моргота невообразимые страдания, ещё и в итоговой версии «Сильмариллиона» 50-х гг. должен сыграть свою, во многом подобную роль в Последней Битве: «В те дни Тулкас схватится с Морготом, и по правую руку его будет Эонвэ, а по левую — Турин Турамбар, сын Хурина, и Верен Камлост, вернувшиеся от Рока Людей при скончании мира; и черный меч Турина принесет Морготу смерть его и последний конец; и так будут отмщены дети Хурина и все люди». Позднее Толкин отказался от этой идеи — действительно, более уместной при Рагнарёке, чем при Армагеддоне, — но сама эсхатологическая роль Турина сохраняется. В одном из текстов 60-х гг. говорится, что «Турин в Последней Битве вернется из Мертвых, перед тем, как навеки оставить Круги Мира, бросит вызов Великому Дракону Моргота, Анкалагону Черному, и нанесет ему смертельный удар».

В чем значение эсхатологической перспективы для обоих сказаний? Оно очевидно. С одной стороны, эта перспектива наполняет ценностью и искупает страдания героев, приводит их через катастрофу к эвкатастрофе на пространстве самого текста. С другой стороны, выходя за пространство текста, она одаряет сказания отблеском Благой Вести, придавая Сигурду и Турину подлинно новый смысл. Пусть отражение умышленно туманное и искаженное — это лишь подчеркивает его роль не более чем отражения. Здесь Толкин неожиданно смыкается со своим заочным оппонентом Вагнером, для которого таким же отражением-предвестием Истины в языческом мире был убитый и воскресший ас Бальдр.

Здесь мы получаем и еще одно, дополнительное объяснение деления «Легенды» на две самостоятельные поэмы. Действительно, первая поэма кончается подлинной эвкатастрофой, и на высочайшей ноте:

Так пришёл Сигурд
с мечом у пояса
возрадовать Вальхолл,
восславить Одина.
Там долго он празднует
обок родителя,
ожидая Брани,
мира избранный.
Когда Хеймдалля рога
звон разнесется,
и Пылающий Мост
изогнется под конниками,
меч подаст ему Брюнхильд,
повяжет поясом,
кубок наполнит,
полный славою.
В день Рока он,
бессмертный, поднимется,
кто смерть испытал
и не умрет более,
змея сразивший,
семя Одина:
всё не окончится,
Земля не сгинет.
На главе его Шлем,
в руке его молния,
огневеет дух его,
в лице величие.
Когда минет война
в перестроенном мире
изопьют блаженства
горечь познавшие.

Но остаётся история Гудрун, история трагической гибели королевства бургундов, разворачивающаяся в историческом, не знающем ещё Надежды мире. Здесь, на просторах истории языческого мира, нет ни Эвкатастрофы, ни её тени. И, предуведомляя эту печальную, но уже иную повесть, не знающую счастливого конца, поэт заключает после приведенных выше, почти библейских строк:

Так ушёл Сигурд,
семя Вёльсунга,
Герой наисильнейший,
Надежда Одина.
Но Гудрун злосчастье
продлилось в мире —
До конца дней все
о ней не забудут.

И повествование уже в новой поэме возвращается назад к истории, чтобы не вознестись уже на прежние высоты.