Дж. С. Сэлинджер и М. Булгаков в современных толкованиях

Все прочтения «Мастера и Маргариты» в качестве социально-политической аллегории, пишет Э. Барретт, в лучшем случае частичны, ибо предлагают несколько интригующих разрозненных деталей, не давая убедительной интерпретации романа в целом (4). Идея же романа состоит, по Барретту, в том, что любовь и искусство, трагически разъединенные в земном мире, сливаются в совершенном симбиозе в мире сверхъестественном.

В 1974 г. М. О. Чудакова написала о пометах писателя на страницах брошюры П. А. Флоренского «Мнимости в геометрии» (1922). Исследовательнице представляется «едва ли не бесспорным», что страницы книги дали «художественный толчок мысли писателя. И уж во всяком случае без них не могут быть достаточно полно поняты особенности художественного времени-пространства заключительных глав»[109]. Булгаков подчеркнул слова Флоренского о том, что, «разрывая время, “Божественная Комедия” неожиданно оказывается не позади, а впереди нам современной науки»[110], и поставил на полях восклицательный знак. После публикаций М. О. Чудаковой булгаковеды (особенно зарубежные) начали искать зависимость концепции романа «Мастер и Маргарита» от разработки П. А. Флоренским возможных применений его теории мнимостей.

В «Мнимостях в геометрии» Флоренский по-новому освещает и обосновывает «Дантово миропредставление, которое наиболее законченно выкристаллизовалось в “Божественной Комедии”»[111]. В § 9 «Мнимостей в геометрии» философ, по его собственным словам, предложил «математический анализ и использование в геометрии поэтических образов как выражение некоего психологического фактора», предвосхитив тем самым и математическую поэтику, и прикладную психоэстетику, и современную философско-психологическую эстетику[112]. Открытие же Флоренского состоит в доказательстве того, что Данте символическим образом выразил чрезвычайно важную мысль о природе и о неэвклидовом пространстве.

Напомнив, что в комментариях на «Божественную Комедию» обычно приводится чертеж «Дантова пути», Флоренский показывает, что этот чертеж нисколько не соответствует ни повествованию Данте, ни основам Дантовой космологии, поскольку поверхность, по которой движется Данте во время нисхождения по кругам Ада, есть поверхность односторонняя, а Дантово пространство построено по принципу эллиптической геометрии.

О том, что теория П. А. Флоренского «эстетически привлекательна», в 1978 г. писали Брюс Бити и Филис Пауэлл (6, с. 253). Спустя несколько лет Дж. Кертис уже утверждает, что Булгаков «вдохновился книгой Флоренского для создания общей концепции “Мастера и Маргариты”» (13, с. 150). Э. Барретт также признает, что прочтение «Божественной Комедии» П. А. Флоренским имело «зародышевое» влияние на метафизическую концепцию последнего булгаковского романа (4, с. 301)[113].

Два мира «Мастера и Маргариты» – земной и космический – предлагают схему, считает исследователь, весьма схожую с той, которую очертил Флоренский. Однако тут же добавляет, что читатель, обратившийся к книге Флоренского за прямыми ответами на те сложные вопросы, которые заключены в эпилоге булгаковского романа, «должен приготовиться к разочарованию» (4, с. 301). Словом, возможность применения теологической схемы «Божественной Комедии» для разрешения «остаточных трудностей» «Мастера и Маргариты» Э. Барреттом категорически отрицается (там же).

По мнению новозеландского булгаковеда, наиболее продуктивна при выявлении литературных источников романа «Мастер и Маргарита» генетическая связь этого произведения с «Фаустом» Гёте, хотя Мастер, пишет он, – это «несомненно Фауст для бедных» (4, 301), а встреча его с Воландом в целом значительно менее величественна и трагична, чем противостояние Фауста Мефистофелю. И тем не менее встреча Мастера с Воландом «вызывает глубокое чувство жалости к миру, в котором фаустианское в человеке редуцировано до такого жалкого состояния, что роль дьявола в нем – разжечь пламя, дабы этот мир исчез навсегда» (4, с. 301–302).

На вопрос, принадлежит ли «закатный» булгаковский роман к советской литературе, Э. Барретт отвечает утвердительно, хотя с оговоркой, что частично это произведение можно отнести к русской литературе XIX в., ибо оно восходит к Гоголю и Достоевскому, прочтенным и воспринятым сквозь призму символизма. «Мастер и Маргарита», считает он, – постсимволистский религиозный роман, ибо оппозиция «двух миров» является в нем источником смеха, а не страха, как это было в «Серебряном голубе» Андрея Белого и в «Мелком бесе» Федора Сологуба.

Булгаковеды неоднократно писали об апокрифических гностических и манихейских истоках романа «Мастер и Маргарита» (10; 16; 27; 45; 46; 53; 55). Гностические идеи занимали, как известно, важное место и в символистской традиции, отчего неудивительно, что они наличествуют в романе символистской ориентации, каковым является «Мастер и Маргарита».