Дж.

Джослин старательно прикрутил ершик к медному шомполу. От стола пахло ружейной смазкой. Запах напомнил Джослину об отце: ружейная смазка, запах металла и пороха – запах спорта, неуловимо похожий на аромат еды. Наверное, такое сравнение связано с возвращением охотников домой, но, скорее всего, графитный запах ружейной смазки чем-то близок запаху сливочного масла в только что испеченном печенье. Полная противоположность аромату сирени. Джослин поежился от холода – в нетопленой комнате было прохладно – и произнес:

– Она не хотела оставаться.

– Он ее обаял? – спросил мальчик.

– Он увивался за ней, как щенок.

– Она с ним счастлива?

– Вряд ли, – ответил Джослин, плавным движением виолончелиста вставил шомпол в ствол (ему всегда нравилось это действие), прикоснулся к голубоватому шлифованному металлу ружья и продолжил: – У нее слишком высокие требования. Такой уж характер.

– А он красивый? – лукаво спросил мальчик.

– Гад он, – вздохнул Джослин. Рука у него дрогнула.

– Ты с ним разобрался?

– Случая не представилось.

– Думаешь, гад?

Джослин отложил стволы, оперся ладонями о столешницу.

– Давай сменим тему, – предложил он – не потому, что его беспокоил возраст мальчика, а потому, что ни с кем не желал это обсуждать.

Мальчик решил разговорить дядюшку: не из личной неприязни, а пытаясь утвердиться в своем праве – и умении – владеть любой информацией и беседовать на любые темы.

– По-моему, нет таких браков, где семьи обоих супругов всегда всем довольны.

– А когда-то были.

– Нет, кому-то всегда приходится чем-то жертвовать. Как правило, тому, у кого денег меньше.

Джослин, удивленный странными словами, поглядел на подростка, сидевшего в кресле. Лицо мальчика было скрыто в тени, но в его выражении Джослин не заметил дерзости. Их взгляды встретились.

– Ты осуждаешь мою мать? – спросил мальчик.

– Там другое.

– Потому что они с отцом не были женаты?

– Кто тебе это сказал?

– Чарльз Хэй, мой одноклассник.

Джослин отвернулся к окну и подумал: «Похоже, полумеры и Лаурины капризы дурно сказались на его воспитании».

– Да и без того понятно, что они никогда не были женаты, – продолжил мальчик. – Супруги так друг с другом не общаются. Их ничего не связывает, кроме меня.

– Не смей так говорить о родителях.

– По-твоему, лгать лучше?

– Что за безобразие! Откуда твоим школьным приятелям все это известно?

– Подумаешь! Меня там Гарибальди прозвали, потому что маму считают его любовницей.

– Какой ужас!

– Да ладно, смешно ведь.

– Смешно?

– По-твоему, я должен броситься на защиту чести матери?

Джослин хотел признаться мальчику, что много раз просил Лауру рассказать сыну правду об отце, но смутно ощущал, что любые объяснения напрасны, поскольку являются частью прошлого, существовавшего только в его памяти. Он повернулся к столу и обтер приклад ветошью.

– А почему капитан Бирс – гад? – мягко, почти ласково спросил мальчик.

– Потому что он – гнусный ирландский бахвал, склочный горлопан и скандалист. Ему только вьючным обозом командовать!

– Не смей так говорить о своем зяте! – сказал мальчик и рассмеялся.

Джослин тоже засмеялся. Натянутая формальность между ними на мгновение исчезла, и они почувствовали себя на равных. Мальчик встал и подошел к столу. Джослин сел в кресло и откинулся на спинку. Он дрожал.

Мальчик поднял со стола приклад, заметил, что курки не сняты со взвода. Он опер приклад передним концом о стол и нажал на каждый спусковой крючок. Бойки дважды глухо стукнули о дерево. Поверхность столешницы покрывали тысячи крохотных оспин – следы процедуры, необходимой для того, чтобы не ослабли пружины бойка.

Джослин, глядя на каминную решетку, произнес негромко, словно разговаривая сам с собой:

– Он ее отсюда выдернул. Без малейшей жалости. Я же знаю, какая она хрупкая. Вот на эту статуэтку похожа, с цветами. Ее надо оберегать и предоставлять полную свободу.

Спинка кресла скрывала Джослина. На каминной полке за креслом виднелась пыльная стопка конвертов, моток бечевки, кожаный ремень и фарфоровая статуэтка пастушки дюймов восемь высотой.

– Выдернул. Из родного дома. Дом без нее – не дом. Она здесь все знала, все тайны и секреты. Она – дух этого дома, этого места. Ради нее я здесь жил.

Мальчик разглядывал фарфоровую статуэтку, розоватую, почти белую глазурь, сиявшую в свете лампы.

– Хорошо, что я уже полжизни прожил. По большей части мне неплохо жилось, а сейчас становится все хуже и хуже. Вокруг одни глупцы и скандалисты, только и знают, что всех осуждать. Проповедники и торгаши. Ненавижу проклятую ферму! Даже ждать все разучились, потому что теперь нечего ждать. Я и сам ждать не умею. А раньше я ее ждал… – Джослин помолчал, а потом добавил: – Пойду переоденусь. Озяб я тут.

Мальчик подошел к каминной полке, не отрывая глаз от пастушки.

* * *

Как случилось, что днем 2 мая 1902 года Беатриса, завернувшись в капот поверх ночной сорочки, сидела у себя в спальне?