Джаг

Повторив еще раз свои советы, Патч заворачивался в меховую полость и, сжимая в руках неразлучные пушки, быстро засыпал. Он никогда не храпел, потому что предусмотрительно смазывал ноздри маслом широколистной лаванды, хотя это можно было считать чрезмерной предосторожностью, особенно если учесть, что Патч устраивал лагерь в незаметных или труднодоступных местах. А чаще всего он строго следил за тем, чтобы место бивуака отвечало обоим условиям. Кроме того, он устраивал вокруг лагеря многочисленные ловушки, заботясь о том, чтобы избавить себя от всяких неприятных сюрпризов.

Иногда по вечерам, будучи в хорошем настроении, Патч доверительно раскрывал свои тайны.

— Если честно, Джаг, то у меня нет никаких особых секретов, — говорил он. — Можешь мне поверить. Главное — умение наблюдать и приспосабливаться. Наука выживания не требует ничего большего. Все придет само собой. Ты научишься смотреть на мир моими глазами. Когда-нибудь я тебе расскажу…

— Что вы мне расскажете? — нетерпеливо перебил его Джаг.

— Все и ничего. То, что я познал с тех пор, как появился на свет, и, поверь, мне есть о чем поведать тебе! Я прошел тысячи дорог, подо мной пала не одна лошадь, а уж сколько мне пришлось пострелять… — Патч красноречиво взмахнул рукой и продолжил: — Трудно представить себе то количество песка, что я сожрал, пробираясь безводными бескрайними пустынями, где глаза отвыкают от всяких геометрических форм, за исключением ровной линии горизонта…

— А почему вы нигде надолго не останавливались?

— Потому что не нашел до сих пор стоящего места. Когда где-то основательно устраиваешься; то начинаешь привыкать к своему углу и приходится постоянно себя сдерживать. И тогда ты становишься уязвимым…

— С вами такого никогда не случалось?

— Было раз, если мне не изменяет память. И вот чего мне это стоило, — хмыкнул Патч и распахнул на груди рубашку, показывая беловатый шрам совсем рядом с сердцем — мрачное клеймо смерти, на которое Джаг не раз обращал внимание, не осмеливаясь, однако, задать вопрос о его происхождении. — И если бы только это, — продолжал Патч. — Иногда остаются невидимые глазу раны, которые постоянно жгут тебя изнутри, отравляя душу…

— Вот как?

Джаг не всегда понимал речи Патча и в таких случаях остерегался переспрашивать и лезть ему в душу, чувствуя, что тем самым вторгся бы в запретную зону. Кроме того, он привык к зачастую бессвязным высказываниям старика, к похабным песням, к его нравоучительным поговоркам и прочей болтовне, которую слушал вполуха. Зато он весь превращался во внимание, едва разговор переходил на более серьезные темы.

— Нужно взять себе за правило никогда не оставаться на одном и том же месте больше двух дней, — говорил Патч. — Иначе рискуешь прозевать поезд в рай.

— Что за рай? Что это такое?

— Место, которое больше не существует, если оно вообще когда-нибудь было.

— Вы смеетесь надо мной!

— Нет, нет, честное слово! Это край мечты, где полно травы и цветов, где порхают бабочки, всегда голубое небо, а воздух напоен благоухающими запахами, где обитают стройные, хорошенькие девушки с нежной бархатной кожей, чистые и здоровые, в объятиях которых ты можешь заснуть с уверенностью, что завтра проснешься и встретишь свежий рассвет. Чем не рай?

— Но если такого места нет! А потом, зачем его искать, этот рай, если вы все равно говорите, что ни к чему нельзя надолго привязываться?

Тут Патч сокрушенно качал головой.

— Малыш, меня утомляет твоя логика! Скажи-ка, чем ты рассчитываешь заниматься в жизни?

— Пока еще не знаю. Пойду туда, куда и вы, это точно.

— А потом?

— Когда это — потом?

— Когда меня не станет, что ты будешь делать?

— Я… Посмотрю.

— Что ты посмотришь?

— Ну, не знаю… Буду продолжать.

— Вот это уже лучше. Продолжать, как ты выразился, это то, чем я занимаюсь всю жизнь. А как, по-твоему, что заставляет меня продолжать?

— Ну… Не знаю… Я никогда не думал об этом…

— Так вот подумай, потому что не всегда у тебя за спиной будет кто-то стоять и подсказывать, в какую сторону надо писать!

— Я вас ни о чем не просил. Вы сами захотели взять меня с собой!