Джайв с манекеном

– Спасибо, я подумаю, – ответила я. – Не могу пока ничего обещать…

– Андрей, – вмешался в разговор Лев Борисович, – наверное, пора ехать. Настя устала, ей давно пора спать.

– Да, поедем. Алиса, вас подвезти?

– Мы на машине, спасибо, – отказалась я.

– Ну, хорошо, – кивнул Андрей. – Значит, мы вас ждем тридцать первого в восемь вечера. Инга вам позвонит.

Левины плавно направились к гардеробу. Инга, набросив на плечи шубу, помахала мне от дверей. Лилька за спиной сопела паровозом.

– Не могла выпросить и мне приглашение? – раздраженно сказала она.

– Остынь, – отрезала я. – Никуда я не пойду.

– А что так? Я бы пошла, посмотрела на жизнь богатеньких вблизи. На таких мероприятиях, Алиса Батьковна, возможностей пруд пруди. Да и представлением насладиться хочется.

– Можешь поехать на Красную площадь. Не думаю, что фейерверк Левиных будет круче президентского.

– Да в гробу бы я видела этот фейерверк, – фыркнула Лилька. – Мне эта семейка интересна. Никогда не приходилось встречать династии, где все так друг друга ненавидят.

– По-моему, ты преувеличиваешь…

– А по-моему, ты просто ослепла. Инга эта – та еще штучка, папашка тоже, змей подколодный… Ну и этот, Левушка, скользкий тип.

– Чем они тебе не угодили? – заинтересовалась я.

– Да как тебе сказать… Андрей, конечно, очень интересный мужчина. Глаза прямо как у Мела Гибсона, я б ему отдалась прямо вся и сразу, да только такие с бабами не церемонятся. Используют – и вышвырнут как тряпочку. А Лева… Ты заметила, какими глазами он смотрел на Ингу? И какими она на него?

– Какими?

– Такими, – многозначительно сказала Лилька. – По-моему, между ними давно что-то есть.

Все повторялось снова и снова, вращаясь бешеной спиралью. Насаженные на нее эпизоды были разными: новыми, старыми, и одинаково пугающими, даже если прежде прокручивались в этом мелькавшем каскаде картин и образов.

Нависавшая надо мной комната напоминала тюрьму. Лежа на голом полу, мокром и стылом, я корчилась от холода. Вода, стекавшая с платья, была грязной, почти черной. По ней плыли зеленоватые островки пены, похожие на жабью икру.

Хуже всего было сознание: это западня, и я вошла в нее добровольно, заперлась изнутри и выбросила ключ. А теперь не представляла, что делать дальше.

Стены давили и, казалось, сужались. Наверху они были светлее, но ни лампы, ни окна не попадалось на глаза. Сырые потеки раскрашивали поверхность черными разводами, складывающихся в причудливые узоры, шевелящиеся как крылья бабочек. Сложенные вместе карточным домиком они наверняка будут похожи на тесты Роршаха.

«Будет еще хуже».

Она стояла в дальнем углу, повернувшись лицом к стене. Я не видела ее глаз, чопорно поджатых губ, но понимала: она меня осуждает.

– Куда еще хуже? – спросила я и вздрогнула, когда мой голос отскочил от заплесневелых стен рикошетом.

«Это конец».

– Почему?

«Ты бежала по кругу и свалилась в кроличью нору. Но на этот раз спасения не будет».

Стены начали шататься, как картонные, а дверь, забитая накрест старыми досками, затряслась, словно в нее ломился кто-то большой и сильный. В щели и замочную скважину посыпалась мокрая земля, падающая на пол с неприятным влажным звуком.

«Рано или поздно он придет. Но я всегда здесь, всегда начеку. Я спасу тебя, как спасла однажды».

В ее голосе звучала жалость. Дверь, покрытая потеками сырости, начала сужаться с катастрофической скоростью, уменьшившись до размера мышиной норы. Грохот прекратился, но из глубины норы на меня уставился чей-то злобный глаз, с вращающимся зрачком.

«Я тебя спасу. Смотри, что я принесла».

Она двинулась ко мне спиной вперед, с вывернутыми вопреки анатомии руками, в которых было зажато что-то яркое. Пятна на стенах складывались в гнусные рожи с хищными оскалами.

– Агата, ведь ты умерла, – прошептала я. Ее лицо, усталое и несчастное, вдруг показалось рядом. Она скорбно кивнула.

– Я умерла. И он тоже. Но еще ничего не закончено, – сказала она и протянула мне свою ношу. – Смотри, какие они красивые…

В ее руках куклы, купленные мною в Париже, вот только у той, что изображала моего кавалера, отсутствовала голова. Из растерзанной шеи торчали клочья окровавленной ваты.

Она сунула куклы мне в руки, но я не взяла. Танцующая пара распалась и полетела на пол медленно, как пушинка, однако едва коснувшись мокрых досок, фигурки разлетелись с грохотом бильярдных шаров.

– Он пришел! Он пришел! – закричала Агата. Я обернулась, инстинктивно закрывая ее собой. Мокрые пальцы вцепились мне в плечи.

– Потанцуем джайв? – спросил Оливье.

В его обнаженном теле мало человеческого. Я держала в объятиях пластиковый манекен, старый, облупившийся, с гротескно обозначенными первичными половыми органами. И только голова отчасти жила. Ее левая половина была смята и вдавлена, с кровавыми сгустками, сочившимися на пластмассу плеч. Правая половина щерилась разбитым ртом и зло сверкала единственным глазом.

Я проснулась, чувствуя где-то в груди тяжелый, неприятно шевелящийся ком беспокойства и страха, первобытного и дикого. Вереница пугающих картинок проплыла перед сознанием, туманясь и расплываясь, как круги на воде.