Джалалиддин Руми

Лишь религиозной нетерпимостью христианнейшей средневековой Европы да невежественным высокомерием Европы буржуазной, считавшей дикарями большинство культурных народов мира, можно объяснить, что вплоть до XIX века в Европе не знали об этой книге.

БЕССМЕРТИЕ

Власть Коньи слабела с каждым днем. То здесь, то там вспыхивали бунты отчаяния. Усобицы беев, мздоимство кадиев, зверства откупщиков вконец разорили страну. Деревни опустели. По дорогам бродили голодные разбойничьи шайки. Зарастали травой караванные пути. Близился конец некогда могущественной сельджукской державы.

Джалалиддин не желал при нем присутствовать. Прошло десять лет с того дня, как он избрал Хюсаметтина своим наместником. Подошел к концу последний, шестой том «Месневи». По обыкновению Хюсаметтин прочел последние листы черновиков и внес по его указанию последние поправки. Остался незаконченным лишь рассказ о трех принцах-шахзаде. Но он есть в книге бесед Шемса. Закончить его может и Велед.

Дело его жизни завершено. Настал его час.

Тело, почти семьдесят лет не знавшее ни спуска, ни пощады, изнуренное странствиями, мучительными поисками истины, годами подвижничества, закалившими волю, но подорвавшими здоровье, испепеленное разлуками, любовью и состраданием, уже плохо его слушалось.

В одном из писем к Хюсаметтину он писал: «Тело — конь с его бесчисленными болячками, то занеможет, то обратится в тигра, а то в хромого осла, не подчиняется велениям сердца моего, не идет с ним вровень. Порой трясет, порой качает. То занесет в сторону, то отстанет. Не выздоравливает, но и не умирает».

Кира-хатун, видя его немощь, как-то воскликнула:

— Триста-четыреста лет надо бы жить господину нашему, дабы наполнить мир смыслом и истиной!

— Что ты! Что ты! — встревожился Джалалиддин. — Я ведь не египетский фараон!

Где мир земной, а где жемчужное зерно?!
Как здесь темно! Откройте дверь темницы!
Чтоб людям воздавать добро, я обречен на заключенье!
За что? Ведь я ни у кого не крал добра?!..

Все чаще проводил он дни в молчаливом самоуглублении.

То вдруг возглашал странные стихи о смерти:

О те, кто из клетки уже улетел! Покажитесь, явите ваш лик!
О те, чья ладья потонула в волнах! Из воды появитесь, как рыба, на миг.
Иль, быть может, подобно жемчужине, в ступе дней размололо вас в пыль?
Все равно, то не пыль, а сурьма: ею время наводит красу на глаза.
О все, кто рожден! Когда смерть постучит в вашу дверь, не пугайтесь!
Смерть — второе рожденье для тех, кто влюблен. Так рождайтесь, рождайтесь!

–

Осень 1273 года выдалась в Конье на редкость холодная, дождливая, с пронзительными ветрами.

Как-то в пятницу, возвращаясь домой, поэт попал под ливень. Пришел иззябший, продрогший.

Наутро не поднялся с тюфяка. Жар опалил тонкое изжелто-бледное лицо. Глаза лихорадочно горели.

Кира-хатун послала за лекарями. Тут же явились верные друзья, видные знатоки медицины Акмалиддин и Газанфари. Осмотрели изможденное тело Мевляны. Определили: лихорадку.

Несколько дней и ночей потчевали его зельями, растирали и даже пустили кровь. Жар начал спадать.

–

На следующей неделе в среду горожане проснулись под утро от глухого раскатистого гула. Дома заходили ходуном. Люди в панике выбежали во двор, на улицы.

Днем последовало еще два подземных толчка. Кое-где обвалились дувалы. Под кровлями старых домов в кварталах бедноты погибли люди. Жители Коньи, не исключая беев и самого Перване, переселились в наметы, шатры, палатки.

Вечером шесть старейшин ахи с рынка ремесленников пришли к Джалалиддину справиться о здоровье.

Велед провел их к больному, рассадил на тюфяках.

Поэт полусидел на постели, откинувшись на подушки. Ноги его лежали в тазу с прохладной водой, под рукою стояла наполненная водой чаша. Он то и дело опускал в нее ладонь, проводил влажными пальцами по груди, по лицу, чтобы утишить жар.

Старейшины ахи, люди мастеровые, практичные, пришли проведать его не без задней мысли. Давно уверовали они, что поэту ведомо все, происходящее на небе, на земле и под землей, и хотели узнать, чего можно ждать от землетрясения, на что им надеяться и как быть. Но, увидев больного, не решились задавать ему вопросы.

Джалалиддин понял их. Из древних летописей было ему известно, что здесь, в Конье, разрушительны бывают обычно лишь первые два удара, да и то редко. И потому, поблагодарив за пожелания здоровья, — он-то знал, что больше не встанет, — сказал медленно, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание: