Джалалиддин Руми

В исступлении обернулся он на голос. Взлетела вверх рука:
Ни сфер небесных, ни творца я знать не знаю, знать не знаю!
Напрасно не ищи путей! — твердят. — Ступай скорей сюда!
А как ступают в никуда, я знать не знаю, знать не знаю.
То душу мне перевернет, то, взяв за шиворот, тряхнет.
А кто — кудесник иль злодей? Я знать не знаю, знать не знаю.
Я вижу: мир стоит, как лев, а перед ним — баранов хлев.
Но ни баранов и ни льва я знать не знаю, знать не знаю.
Ищу я русла, как поток, что и меня с собой увлек.
Но русло где и где поток, я знать не знаю, знать не знаю.
Шумит базар, хваля товар, а я — заблудшее дитя.
И что за шум, что за базар, я знать не знаю, знать не знаю.
Меня то хвалят, то бранят, то превозносят, то хулят.
Но тех, кто хвалит, кто хулит, я знать не знаю, знать не знаю.
Земля, что мать, а небеса — отец. Детей своих, как кошки, пожирают,
И мать такую, и отца я знать не знаю, знать не знаю.
Пусть каждый миг сто тысяч стрел нам длани власти в грудь вонзают.
Ни этих дланей и ни стрел я знать не знаю, знать не знаю.
Я из младенчества ушел, ряды врагов, как воин, прорубаю.
И ни наставников, ни нянек знать не знаю.
Я повинуюсь Истине одной, лишь ей, султану всех султанов.
Байджу, Батыя, прочих ханов я знать не знаю, знать не знаю.
Я греков, тюрок сердцем обнимаю. Монголов, даже их обнять могу.
Так что мне до ильхана Хулагу? Я и его-то знать не знаю, знать не знаю.

Какое счастье, что он тогда не ошибся. Войско Байджу так и не вошло в город: некогда было. Хулагу уже готовился к походу на Багдад.

По совету Перване вельможи, купцы, ремесленные цехи, весь город собрали огромный выкуп — скотом, деньгами, драгоценностями, редкостными изделиями мастеров, — который был милостиво принят монгольским военачальником.

Посадив на престол султана Рюкнеддина, Байджу удовольствовался тем, что приказал срыть крепостные стены вокруг всех городов сельджукской державы, дабы не могли они впредь оказывать сопротивления монголам.

Но для Коньи, чтобы не умалять ее в глазах удельных беев, было сделано исключение. И вот такие же прочные и невредимые, как в тот день, когда он увидел их во всем великолепии, стоят стены Коньи под его теперь уже слабыми старческими ногами.

СТЕНЫ

Впервые открылись они взору двадцатилетнего Джалалиддина, ехавшего на верблюде вслед за отцом, ранним майским утром почти полвека назад. Мрамор башен, высившихся над рвами с водой, светился под лучами солнца живой плотью. Странные барельефы: лев с человечьей головой, орел, крылатый гений в штанах и кафтане, застывший в стремительном беге-полете; выбитые на камнях имена беев, участвовавших в воздвижении крепости, стихи Фирдоуси из «Шахнаме», которое так чтилось сельджукскими султанами, — все это делало стены Коньи похожими не на крепость и опору ислама, запрещавшего изображать людей и животных, а на еретически прекрасный мираж.

За годы скитаний Джалалиддин привык к встречам, которые оказывало его отцу духовенство. Но тут вокруг встречавших их черных джуббе и высоких обмотанных чалмой кавуков он разглядел стройные ряды воинов с луками и щитами, посредине которых ярко блестели на солнце золотые кружки. То было отличие султанской охраны, набранной, как советовал великий визирь Низам-ул-Мульк в своей «Книге управления», из чужеземцев — грузин, русов, курдов, афганцев, дейлемитов. И уж совсем опешил Джалалиддин, заметив среди воинов зеленый султанский зонт. Неужто сам Султан Эмиров Ислама Аляэддин Кей Кубад I вышел пешком за стены, чтобы встретить Султана Улемов?!

–