Джамбаттиста Вико

Чрезвычайно выразительная картина духовной деградации человека, великолепное феноменологическое описание социально-психологической симптоматики эпохи упадка и вырождения. Религиозная догма развертывается в социально-историческую характеристику. Иначе и не могло быть, ибо философская антропология Вико по самому своему замыслу предполагает социально-исторические параллели, и не просто как иллюстрации, а как объективное, на исторических фактах основанное выражение природы человека. Но это возможно только в том случае, если человек по определению — социально-историческое существо. И действительно, 104-я аксиома содержит утверждение: «…Человеческая Природа… общественна» (там же, 103). Следовательно, размышляя о природе человека, мы размышляем неизбежно и о природе общества; философская антропология, таким образом, оказывается социологией. Индивидуальная биография выступает как сжатая история человеческого рода, стадии развития человека — как фазы исторического развития общества. Одно проливает свет на другое: история показывает в действии особенности человеческой натуры, предоставляя философу материал для обобщений, которые он превращает в незыблемые и вечные атрибуты «человека как такового». С другой стороны, философия дает историку возможность понять человека, его побудительные силы, без чего все собранные факты представляют собой не более чем груду осколков, обрывков, таинственных отпечатков.

Знание человеческой натуры превращает историю в связный рассказ со своей собственной композицией и драматической фабулой. Философия позволяет проникнуть в смысл истории в его отвлеченной сущности, «в идее», как выражается сам Вико, а история воплощает эту идею в буквальном смысле этого слова, т. е. претворяет в мир человеческих действий и социальных установлений, образующий по отношению к человеку такую же внешнюю реальность, как и природа, но по силе своего воздействия неизмеримо превосходящий природу. Социально-исторический мир — «Мир Гражданских Вещей», как называет его Вико, несмотря на то, что его сущность постигается высшим усилием философского умозрения, есть твердая, неподатливая (до некоторого времени) реальность, воздействующая на сознание и чувства.

Вот почему Вико принципиально различает (хотя и не противопоставляет) «историю — идей» и «историю вещей». Казалось бы, при той его предпосылке, о которой мы уже упоминали в разделе, посвященном гносеологии («мир наций» имеет свое основание «в модификациях нашего собственного человеческого сознания»), вся история сполна разлагается на «историю идей». Тогда бы мы получили типично идеалистическую концепцию исторического процесса. (Кстати, знаменитый итальянский философ-неогегельянец Бенедетто Кроче пытался интерпретировать учение Вико именно в таком духе.) Однако сам Вико очень четко и настойчиво проводит различие между «идеями» и «вещами». Об этом свидетельствуют две рядом стоящие аксиомы «Новой науки», 64-я и 65-я: «Порядок идей должен следовать за Порядком вещей. Порядок вещей человеческих таков: сначала были леса, потом — хижины, затем — деревни, после — города, наконец — Академии» (там же, 91). Эти высказывания настолько ясны, что не допускают иной интерпретации: под «человеческими вещами» наш автор понимает социокультурные институты, в рамках которых развертывается человеческая деятельность, но которые вместе с тем являются продуктом этой деятельности. Созданные человеком, они приобретают тем не менее самостоятельную реальность, определяющую движение человеческих мыслей, которые развиваются пропорционально успехам материальной культуры и социальной организации и деградируют вслед за их упадком.

Вот «порядок идей», соответствующий этой зависимости: «Сначала люди ощущают необходимое; затем обращают внимание на полезное; потом замечают удобное; после развлекаются наслаждением и потому развращаются роскошью; наконец, безумствуют, растрачивая свои имущества» (там же). Здесь снова в рассуждениях Вико возникает идея замкнутого цикла, такого движения вперед, которое после определенного пункта становится возвращением назад. Выйдя из леса, люди в леса же возвращаются по мере того, как в безумных столкновениях между собой разрушают устои цивилизации и снова оказываются в условиях первоначальной дикости, откуда ищут и постепенно находят выход. Опять начинается восхождение, неразвитость ума, скудость ресурсов и деспотизм правления с течением времени уступают место расцвету полезных искусств («технике» — сказали бы мы теперь), удобствам и роскоши, жизни под сенью гуманного народоправства, обязанным своим возникновением высокому развитию ума и бдительному контролю над разрушительной стихией антисоциальных чувств. Но, увы, все вещи в подлунном мире, как были убеждены еще древние эллины, подвержены «порче», постоянно изменяются и, стало быть, недолго пребывают в состоянии совершенства.