Джамбаттиста Вико

Сомнения в том, что «Илиада» и «Одиссея» — плод индивидуального творчества величайшего поэта Гомера, зародились довольно давно. Еще во времена Платона находились скептики, считавшие, что автором «Одиссеи» и «Илиады» не мог быть один и тот же человек. Но крупнейший авторитет в эллинистической грамматике (филологии, говоря современным языком) Аристарх Самофракийский намного веков утвердил мнение в авторстве Гомера, «царя поэтов». И вот Вико посвятил одну из частей «Новой науки» опровержению господствовавшего взгляда и открыл этим новое направление в истории гомеровского вопроса. Соображения эти оставались неизвестными знатокам классической филологии до тех пор, пока независимо от Вико они не были заново открыты знаменитым немецким филологом Вольфом (1759–1824). В 1795 г., спустя ровно 70 лет после выхода в свет первого издания «Новой науки», появились «Пролегомены к Гомеру» Вольфа. Немецкий ученый доказывал, что Гомер как реальное историческое лицо никогда не существовал, что это собирательное имя многих народных певцов — рапсодов. Эта точка зрения была тщательно обоснована многочисленными историческими и филологическими доводами.

То же самое мы находим и у Вико, но центральную роль в построениях философа играет его представление о «поэтическом языке», на котором непременно, по его мнению, должны были изъясняться древние народы. Вместо общих понятий, употребление которых требует высокого развития интеллекта, первые люди пользовались «поэтическими характерами», выражая общее содержание в индивидуальных образах. И сам Гомер — это «поэтический характер» древнего певца, прославляющего подвиги героев. Данное соображение Вико подкрепляет серией культурно-исторических аргументов. При этом особую важность имело его утверждение о том, что гомеровский эпос нельзя рассматривать как поэтический вымысел, ибо вымысел, как и софистика в сфере интеллекта, — продукт позднейшего времени. Поэтому-то «Илиада» и «Одиссея» приобретают значение исторического документа, настоящей сокровищницы сведений о «героической эпохе». Потому-то и герои Гомера так мало соответствуют каким бы то ни было идеальным представлениям. Конечно, Ахилл — символ героической доблести, но насколько же он далек от идеала «героической добродетели», как его понимали древнегреческие философы-моралисты, да и все позднейшие писатели. Он высокомерен, груб, мстителен до крайности, способен на величайшую жестокость и даже на глумление над беззащитной старостью (вспомним сцену с Приамом, молившим Ахилла выдать тело Гектора). А чего стоит его знаменитый «гнев», завязка всего действия «Илиады»! Разъяренный несправедливостью по отношению к себе, он сразу забывает все на свете и лелеет в душе ненависть к Атриду (Агамемнону). И только когда убивают его друга Патрокла, он (по личным мотивам) приходит на помощь терпящим поражение ахейцам. Где же тут любовь к отечеству, бескорыстное мужество защитника слабых и ниспровергателя несправедливых — качества, так украшающие настоящего героя? Их у Ахилла нет, и — что самое главное — Вико показывает, что их и не могло быть, ибо оборотной стороной героической доблести были неконтролируемое буйство души, переменчивость нрава, почти полное отсутствие рефлексивной жизни.