– Я вот ничего не чувствую, Петя, – добродушно сказал дед. – Абсолютно. Нет, конечно, есть любопытство, есть некоторое восхищение… ай да сукины дети, чего соорудили… Но не более того!
Я не ответил. Я пожирал Зерно глазами. Оно было мое, оно даровано мне, и выпускать его из рук… Как там, в старой сказке про волшебное кольцо? «Моя прелесть…»
– Почему Тень отдалась тебе? – риторически вопросил дед. – Отдалась и покорила? Почему я… Пит, я ведь Землю люблю не меньше твоего… почему я ничего не чувствую?
– Не знаю…
Меня начала бить дрожь. Дед мог сделать с Зерном что-то неправильное! Немыслимое. Раздавить, погасить, сломать… пусть оно крепче стали и горячее звезд… но он не понимает, как оно важно!
Где-то в дальнем уголке сознания я понимал: со мной творится что-то странное. Но не было сил вдуматься.
– Пит… возьми. Не хочу, чтобы ты так на меня смотрел.
Наваждение схлынуло, едва Зерно упало в мои руки. Переведя дыхание, я почувствовал, как краска стыда заливает лицо.
– В чем дело? Ты можешь объяснить, Пит? Почему?
– Да… наверное, – сказал я неожиданно для самого себя.
Слова не рождались, они всплывали из памяти, где так надежно были похоронены:
Дед кивнул. Морщась, как от удара. Прошептал:
– Ах, какой это был регрессор, Петя. Лучший регрессор геометров. Дурачки… как же они такого не оценили…
В глазах его жила боль. И она била меня наотмашь – потому что нет большей боли, чем боль Наставника… Мне очень хотелось, чтобы он понял. Чтобы понял, и похвалил, и перестал сокрушаться… Я сказал:
– Вот как ты проходил Вратами, Пит. – Лицо деда дрогнуло в муке. – Вот ведь как… когда за плечами такой долг… такая сила… Что с тобой?
Кожу вновь драло проволочной щеткой, наждачкой, рашпилем, беспощадно поглаживало изнутри.
Разве? Неужели? А почему бы и нет?
– Мы ведь будем возвращаться на корабле геометров, – пояснил я. – Почему бы не войти в роль заранее?
Дед на миг прикрыл глаза.
– Да… конечно. Ты прав… Петр.
– Давайте поторопимся! – попросил я. Ну почему у них такие грустные лица? Почему обижаются мои
Весь путь я продремал. Вполглаза наблюдая за
Корабль знает свое дело.
А я – свое.
Мои
– Ошибка – рассматривать человека только как тело, – говорил дед. Он умный. Он понимает… – Еще большая ошибка – рассматривать человека как память, как сумму знаний, как набор байтов информации. Если мы сделаем шаг и скажем, что личность определяется языком, – то будем во многом правы.
– «Вавилон-семь»… – сказала Маша.
– Конечно. Но это слишком расплывчато. Язык – это общество, а не личность. Все же есть еще один штрих… последний. Творчество. Что-то, созданное личностью, рожденное лишь ее разумом. Вот это уже будет близко к душе… опасно близко. Бедный мальчик Ник Ример… регрессор и поэт. Даже погибнуть как следует ему не удалось.
– Я могу подойти к Петру и поговорить… – сказал Карел.
Открыв глаза, я уставился на рептилоида. Пасть распахнулась в торопливой улыбке.
– Только это ничего не даст, – закончил Карел.
Я снова погрузился в дремоту. Только молил – про себя – корабль.
Быстрее. Быстрее. Мне надо донести Зерно. Моя планета в беде. Мой долг – спасти ее.
Сохранить для Вселенной, для Дружбы.
Мне не надо объяснять, какая эскадра направится жечь мою родину, а какая… какая…
– Петр!