Я направился в сторону «Холберн-стейшн», через десять минут сел на поезд в восточном направлении и доехал до конечной в Эппинге. Сойдя на залитой дождем парковке, я засомневался, стоит ли и дальше осторожничать. Мне было плевать, даже если они могут почувствовать прыжок за шестнадцать миль от школы Генри. Меня сейчас ничто с ним не связывает, пусть себе чувствуют.
И дождь уже достал.
На следующее утро я лежал на пляже в Пхукете. Я насквозь продрог – сначала думал, что во всем виновата сырость пещеры, но даже на песке, под раскаленным солнцем, не мог согреться. Вода выглядела совершенно непривлекательно, и все-таки это было последнее средство.
Ощущение от купания – как ванна после промозглого лондонского дождя. Не кипяток, конечно, но очень тепло. Позже я купил еды на завтрак у уличного торговца, – свежий ананас – и жареные на гриле чесночные колбаски с твердым рисом, – и съел все это в густой тени старого манго.
В Сан-Диего, у «Кинко», я написал Генри записку:
Я отправил записку с почты в Чешаме, у черта на куличках, за Букингемширом. Меня терзали сомнения. Если они прочтут письмо, то поймут, что я больше не встречаюсь с Генри и больше его не увижу. Если мое послание не перехватят, я мог надеяться, что он поймет… я очень надеялся, что он сможет понять.
Я чуть было не написал: «Передавай привет Трише и Марте», но заменил на «передавай привет девочкам». Просто представил себе, как Кемп и его подельники будут следить и: за ними тоже.
Как я уже сказал, мне очень хотелось, чтобы Генри все понял.
Понятное дело, я перестал ходить на карате. И какое-то время вообще не появлялся в Лондоне.
Это не значит, что я совершенно забросил борьбу. Я отрабатывал свои ката и купил дюжину макивари – досок для тренировки, которые вкапываются в землю. Я разнес их в клочья по всему Пустырю.
Постоянно нанося удары, я мог расправиться только с одной мишенью. Просто становишься напротив и лупишь себе, – кулаком, удар «ножом», локтем, а затем удары ногой – но я делал иначе.
Я начинал выпады, находясь в нескольких ярдах от мишени. Как в тот день, в Бирмингеме, когда врезал Уиксу, тому предателю с турнира. Замахнись, прыгни, врежь.
Я ободрал голень и руку, порезал кожу на костяшках, даже собственный нос расквасил. Я прыгнул слишком близко, вломив кулак в доску; но промахнулся, так что доска ударила в лицо меня самого.
В тот день я чуть было не сдался, но на следующий – вернулся на то же место со своим расквашенным носом.
Еще я купил один из этих солярных душей, из пластика, для кемпингов, и повесил с южной стороны на дереве в джунглях за Байа Чакакуаль. В зависимости от погоды, я мылся после полудня. Старался сильно ие затягивать. Если было безоблачно, вода нагревалась до такой степени, что приходилось добавлять холодной. Закончив, я прыгал в Нору, чтобы заново наполнить сосуд холодной водой из источника, и вешал обратно, чтобы душ был готов на следующий день.
Кроме редких дождливых дней, моя идея работала прекрасно, а если очень было нужно, мылся и под дождем. Кругом ни души, а сквозь деревья открывался великолепный вид на Тихий океан. Но задерживаться не хотелось, комары кусали безжалостно, особенно в сумерки.
Я сел на поезд из Сен-Мало. Перед этим прыгнул на автомобильную парковку на корабле, обменял немного долларов в терминале и пошел пешком до станции. При себе я имел только деньги, пальто на два размера больше, да еще свой альбом для набросков плюс карандаши. Улицы заполняли туристы, и я бы замучился проталкиваться там с сумкой. Хотя я шел налегке, меня все равно несколько раз кто-то двинул чемоданом.