Джанки. Гомосек

Всё лето стояла превосходная погода для хлопка. Жарко и сухо, день за днём. Сбор начали после четвертого июля и к первому сентября (крайний срок) – всё было готово. Вопреки правилам, мы особенно не прогорели. Крупные производственные расходы и траты на оправдание собственного существования (по моим подсчётам, каждый месяц в этой Долине обходился мне в семь сотен; и это без машины и прислуги) съели большую часть прибыли. Тут я решил, что пора отсюда сваливать.

В начале октября пришло письмо от моих поручителей, извещающее о предстоящем, через четыре дня, рассмотрении моего дела. Я звякнул Тайджу:

– Не обращай внимания. Я добьюсь отсрочки, – заверил он.

Спустя несколько дней я получил его письмо, где говорилось, что он получил трехнедельную отсрочку, но сильно сомневается в возможности ещё одной. Я дозвонился до него и сказал, что собираюсь в Мексику.

– Отлично, – голос Тайджа звучал неестественно бодро. – Развлекайся эти три недели на полную катушку, только к началу суда поспей.

Я поинтересовался насчёт дополнительной отсрочки.

– По правде говоря, вряд ли. Не получается у меня с судьей сойтись. Язва его замучила.

Я решил по приезде в Мексику искать зацепки, чтобы там и остаться.

Глава 30

Как только я очутился в Мехико, сразу принялся искать джанковые мазы. По крайней мере, всегда был насчёт этого начеку. Я уже говорил, что умею вычислять джанк ареалы. В первую же ночь, бродя по Долорес стрит, наткнулся на компанию китайцев джанки, стоявших напротив кабака «Эксквизито Чоп Сьюи». С китайцами трудно иметь дело. В бизнесе они по настоящему признают только другого китайца. Я прекрасно знал, что завязываться с этими типами на купле продаже значит попросту терять время.

Однажды, выгуливаясь на Сан Хуан Летрэн, я прошел мимо кафе, наружные стены которого, как и пол, покрывал цветной кафель. В этой забегаловке несомненно было что то ближне восточное. Походя к ней, увидел вышедшего на улицу субъекта. Типичный хмырь, встречающийся только на опушках лесного джанк массива.

Как геолог в поисках нефти руководствуется выходом определенной породы, так и джанки чувствует близкое соседство джанка по некоторыи признакам. Чаще всего джанк – неотъемлемая часть сомнительных и «перевалочных» районов: 14 я Восточная рядом с Третьей в Нью Йорке, Сент Чарльз и Пойдрас в Новом Орлеане, Сан Хуан Летрэн в Мехико. Магазины, торгующие искусственными конечностями, париками, зубными протезами, где на верхних этажах залежи духов, помад, эфирных масел, всяких модных штуковин. Места, напоминающие «Скид Роу» своим сомнительным бизнесом.

В таких районах как бы случайно замечаешь типов, которые, хотя сами не торгуют и не потребляют, всегда в курсе, что, у кого и почем. Когда видишь таких, прутик лозоискателя дергается – Джанк рядом. Родом он с Ближнего Востока, возможно из Египта. Большой прямой нос, губы тонкие, лиловато розовые, словно пенис. Кожа лица упругая и гладкая. По сути – непристоен. В этом отношении отдыхает рядом с ним любой обычный грязный поступок и образ жизни. Он отмечен печатью особого занятия или профессии, коей больше не существует. Если джанк вообще исчезнет с лица земли, наверняка останутся джанки, которые, собираясь в свои тусовки, коллективно мучились бы от неопределенной, но невосполнимой утраты – бледного призрака надвигающейся ломки.

И вот этот человек шляется по местам, где однажды пользовался навыками своего устаревшего и неправдоподобного для остальных ремесла. Но он невозмутим. Глаза чёрные, в них невидимое спокойствие насекомого. Выглядит так, как будто питается медом и левантийским сиропом, которые всасывает через подобие хоботка.

Что же это за утраченное ремесло? Определенно что то лакейское и связанное с мертвецами, хотя он и не бальзамировщик трупов. Наверное копит нечто в своём теле – вещество для продления жизни, периодически высасываемое его хозяевами. Он, как насекомое, предназначен для осуществления некоего непостижимого, отвратительного действа.

Глава 31

Снаружи бар Чиму ничем не отличается от обычной забегаловки, но стоит только войти, и сразу понимаешь – заведение для голубых.

Я заказал выпивку и огляделся. Три педика мексиканца выламывались перед вертушкой. Один из них, стилизованным движением ритуального танцора, скользнул ко мне и спросил сигарету. В этом движении было что то архаичное; развращенная животная грация, прекрасная и отталкивающая одновременно. Я смотрел ему вслед: он удалялся в отблеске уличных огней, и его двусмысленные жесты таяли в темноте. Содомия стара как человеческий род. Один из геев сел в кабинку перед вертушкой и совершенно застыл в глубокой животной безмятежности.

Я наклонился, чтобы поближе рассмотреть парня, стоявшего в сторонке со стрельнутой сигаретой. Тот сразу как то притух.

– Por que’triste? (Что приуныл?), – спросил я.

Не бог весть какое начало, но я ведь не лясы пришёл сюда точить. Парнишка заулыбался, обнажив чересчур красные десны и острые, через один, зубы. Пожал плечами и сказал типа того, что ему не грустно или не так уж грустно. Я огляделся по сторонам.