Джефферсон

Бетти Хемингс пошла к дверям, но, заметив взгляд Джефферсона, задержалась на полдороге и протянула то ли мечтательно, то ли насмешливо:

— И самое главное, что и грехов-то за собой никаких не знала, и хозяев слушалась во всём, во всём.

В том, как широко раздвигались её губы, как катались вверх и вниз белки глаз, как надувались щёки, тоже ощущался неисчерпаемый запас скрытых жизненных сил, которые ей, казалось, приходилось постоянно сдерживать в себе, чтобы не быть разорванной ими на части. Выходя на задний двор, она задела плечом дверной косяк — стена затряслась, листочки полыни посыпались на пол.

Марта постояла ещё немного, потом рассеяно погладила мальчика по голове и вышла из хижины, прижимая к подолу платья пустую миску.

Джефферсон поспешил за ней.

Они уже наполовину пересекли луг, когда зычный голос Бетти Хемингс догнал их, заставил разом оглянуться.

Она стояла теперь на пороге, заполнив собой дверной проём, и кормила грудью притихшего малыша.

— Миссис Марта! Патти моя золотая, хочешь правду тебе скажу? Из всех гостей, что к вам ездят, вот этот джентльмен, что с тобой рядом стоит, один мне по сердцу пришёлся. Лучшего и искать нечего, уж поверь старой няньке.

Марта повела в воздухе рукой, то ли грозя ей, то ли отмахиваясь, повернулась и пошла дальше. Под ивами она позволила Джефферсону догнать себя и сказала, не оборачиваясь:

— Ну вот, теперь вы знаете. Больше никаких белых пятен. И слава богу, я рада. Точно камень с души.

— Я много ездил по колонии. С этим сталкиваешься почти на каждой плантации.

— О да. Часто хозяйка дома с готовностью пускается обсуждать вероятных отцов тех светлокожих негритят, которые бегают по дворам соседей. Но о тех, которые копошатся в её собственном доме, — о тех ни слова. Они, очевидно, просто падают с неба.

— Когда это началось?

— Лет десять назад, после смерти моей мачехи. У Бетти к тому времени уже было четверо детей от негра.

— Сдаётся мне, её хватит ещё на добрую дюжину.

— Самое ужасное, что я так и не смогла разлюбить отца. Я говорила себе, что мой отец живёт в грехе, что я должна вырвать его из сердца, но знала, что никогда не смогу этого сделать. И Бетти тоже. Ведь она растила меня с детских лет. Неужели я должна теперь проклясть её? Но за что? Она-то чем виновата?

Тон её вдруг стал гордым и вызывающим, она повернулась к нему, но, видимо, не рассчитала своих сил — губы искривились, слёзы брызнули из глаз. Она закрыла лицо руками.

— Марта, что с вами? Умоляю, перестаньте. Это всё моё проклятое упрямство. Остался бы на веранде, и ничего бы не случилось.

Он пытался повернуть её к себе, отнять руки от лица.

— Нет, рано или поздно вам рассказали бы, и это было бы ещё хуже. А эти дети? Кто они для меня? Презренные выродки? Единокровные братья и сестры? Что я должна испытывать к ним? Этот Роберт — вы видели, как он тянется ко мне. А я приказываю себе не распускаться, не быть с ним слишком ласковой, не растравлять сердце себе и ему. И вот с такой смутой в душе надо жить с утра и до вечера каждый день, каждый день!

— Марта, я давно хотел вам сказать… — Джефферсон всё ещё держал её за руки. — Вы, конечно, замечали… Мне мало что удавалось скрыть от вас, да и меньше всего хотелось именно от вас. В общем, я давно собирался просить вас: станьте моей женой.

Она на минуту застыла, потом вздохнула и сказала то ли с изумлением, то ли с укоризной:

— Разве можно сейчас об этом.

— Но почему же нет?

— Конечно, я догадывалась и ждала от вас этих слов. Но не в такую минуту… Мои слёзы просто разжалобили вас, но я не хочу…

— Не разжалобили, но придали смелости.

— Признаюсь, вы застали меня врасплох.

— Как хорошо нам будет вдвоём в Монтичелло! Вы оставите всё это позади, и душевная смута пройдёт. Вы почувствуете себя там воскресшей.

— Сердце моё требует, чтобы я сказала вам «да», и в то же время…

— О, не перечьте ему! Я слышу стук колёс — ваши родные возвращаются. Скажите «да», пока никто не помешал нам.

Она отёрла щёки в последний раз, улыбнулась ему, набрала полную грудь воздуха и несколько раз кивнула. Потом притянула его голову к себе и осторожно поцеловала. Он услышал над самым ухом её шёпот:

— Не правда ли, как радостно и как страшно?

— Да. Словно вся жизнь висела на волоске. Но для меня так оно и было, любовь моя.

— Вы верите, что мы будем счастливы?

— Всем сердцем.

— И что нам никогда не станет пусто и скучно друг с другом?

— Для меня это невозможно.

— Знаешь, ты ведь так много уже забрал себе. Мне без тебя всё тускло, скучно, безлюбо.

— Скажи это ещё раз.

— Да, это правда. Я просто тупею, когда тебя нет рядом.

— Какое счастье, что я заупрямился и потащился за тобой сегодня.

— Боже мой! Ведь ещё утром самое большее, о чём я мечтала, — чтобы ты просто приехал. И улыбнулся бы. И позвал бы меня прогуляться до ручья. Вот и всё.

Июнь, 1771