Джеймс Макэвой “Я неплохой объект для психоанализа”

Джеймс Макэвой “Я неплохой объект для психоанализа”

Раньше шлема он снимает кожаную куртку, «в которой невозможно жить – руку не поднимешь, но на мотоцикле без нее, увы, никак». На нем тяжелые ботинки. Джинсы в дырках. Часы Casio по цене примерно 100 долларов.

Но над всем этим – самые ясные, самые прозрачные, самые голубые глаза на свете.

И самый открытый, веселый взгляд.

Мы встречаемся в районе, где он живет, похожем на староанглийский провинциальный городок, где туризм и искусство давно победили производство, где нет небоскребов и супермаркетов, но есть множество галерей, арт-школ и, разумеется, пабы – «Длань короля Артура», «Длань Харингея», «Длань короля Карла»… Однако мой собеседник в ответ на предложение проследовать в одну из пустующих в этот послеобеденный час «Дланей» выдвигает  свое – взять по бокалу красного и завернуть за коренастое краснокирпичное здание церкви Святого Петра в Цепях – «там в садике всегда солнце»… Мы размещаемся на двух стоящих углом скамейках – «все к услугам интервьюера!» – среди яблонь, вереска и кустов черной смородины, и актер блаженно щурится, подставляя лицо лучам. А мне не удается удержаться и не съязвить. Но оказалось, искренняя несдержанность – лучший способ расположить к себе этого мужчину. Тем более что подобный тон полностью соответствует красному в бумажных стаканчиках.

Psychologies: Вы как-то сказали, что главным минусом своей внешности считаете веснушки. А им ведь так полезно солнце!

Джеймс Макэвой: Да, на солнце они размножаются, я в курсе. Но это был ответ на дурацкий вопрос гламурного журнала: «Что вам не нравится в вашей внешности?» Будто и так непонятно, что я не Брэд Питт.

А вам хотелось бы обладать внешними данными Брэда Питта?

Дж. М.: Да я и так ничего. У меня средний рост, бумажно-белая кожа, пять кило веснушек – передо мной открыты все пути!

Нет, правда. Я не заложник своих данных, я могу быть кем нужно. То есть я хочу сказать, что неплохо смотрелся с хвостиком и на копытах – в «Хрониках Нарнии». Согласитесь, Брэд Питт в этой роли увел бы фильм далеко в сторону гротеска. И знаете еще что. Мне было, наверное, 23–24, я снимался в «…А в душе я танцую».

И кое-что тогда про себя понял – хорошо, что довольно рано. Это был фильм о жителях дома для инвалидов, не способных передвигаться самостоятельно. Я играл потрясающего, полного жизни парня с диагнозом «мышечная дистрофия Дюшенна», это атрофия мышц, приводящая к почти полному параличу. Чтобы сыграть эту роль, мне было мало усвоить пластику страдающих этой болезнью, то есть полную неподвижность. Я много разговаривал с людьми с этим диагнозом. И узнал, что они предпочитают оставаться незамеченными. Потому что боятся жалости. Я тогда вдруг почувствовал, что мне как-то очень близка такая позиция. Меня не за что жалеть, дело не в этом. Но мне нравится быть обыкновенным и в этом смысле незаметным. Метр семьдесят. Не загораю. Серые волосы. Среднестатистический европеец.

Непонятно, как с таким мнением о себе вы стали актером и звездой.

Дж. М.: Во-первых, я не стремился ни к тому, ни к другому. А во-вторых, в юности я был куда более обыкновенным, чем вообще нужно для жизни. Мне было 15, и я хотел чего-то большего, чем быть нормальным парнем из нормальной школы в нормальном районе Глазго. Я не был отличником и не попадал на заметку инспекции по делам несовершеннолетних, я не особенно нравился девочкам, но мне не отказывали, когда я приглашал кого-то танцевать. Я хотел быть хоть в чем-то особенным. И тут в школе возникла рок-группа. И выяснилось, что можно быть несколько другим, иным, и такие люди вдруг окружили меня. Я перестал бояться отличаться. Я вышел из круга безопасности, где все были как все. И тут учительница по литературе пригласила к нам в школу своего соседа, актера и режиссера Дэвида Хэймана – рассказать о кино и театре.