Джеймс Миранда Барри

Барри схватил благородную даму за лодыжки и потянул их к полу.

– Теперь, – скомандовал доктор Файф, как будто речь шла о прогулке по саду, – мы пройдемся по клинике.

Когда они пошли, она перестала кричать и, влача за собой полы ночной рубашки, начала глубоко, ритмично, с завываниями стонать.

– Так-то. Сразу лучше, а? – подбодрил ее доктор Файф. Процессия начала обход длинного арочного зала.

– Барри, достаньте шаль, накиньте ей на плечи. Джобсон, освежите графин с джином. Сестра, подготовьте воду и ножницы. Мы вернемся самое позднее через двадцать минут.

Он изрыгал приказы, и его войска заняли боевые позиции. Женщина обмякла.

– Держаться! – крикнул доктор Файф. – Шаг за шагом.

Ее лицо снова изменило цвет, когда кровь прилила ей к лицу.

– Кричите как резаная, если это вам помогает, – проорал доктор Файф, заглушая ее пронзительный крик боли. – Барри, поддержите ее с другой стороны. Осторожно, мадам, у него руки как у эскимоса.

Она схватила крошечные арктические пальцы Барри и закричала. Они трижды обошли клинику, потом…

– О господи! Он лезет, лезет!

Она согнулась пополам.

– Не удерживай его, женщина! Тужься, тужься, тужься. Эй, кто-нибудь, простыню! Быстро.

Они стремительно провели ее сквозь занавеси и швырнули на кровать.

– Тужьтесь! Дышите! Кричите! Тужьтесь! Дышите! Кричите! – орал доктор Файф, как будто тоже рожал. – Так-то. Дышите. Тужьтесь. Тужьтесь. Тужьтесь. Выдыхайте – выталкивайте ребенка дыханием. Вот так. Коленки. Поднимите ей коленку, Барри. Браво. Давай мне сына, женщина, тужься…

Головка младенца была уже в руках у доктора, уже присыпанная пудрой, словно по древнему обряду крещения.

– Тужься, женщина, тужься!

Барри барахтался в мешанине плоти, пота, крови и пудры. Происходящее было яростным, уродливым, унизительным и невероятно напряженным. Руки доктора Файфа, ранее отдраенные до безукоризненной белизны, покрылись кровью, которая заливала манжеты.

– Кричите! Тужьтесь! Дышите! – кричал он. – Так, так, сударыня. Вот мы и дома. Мы пришли. Мы дома! Позвольте мне представить вам вашего первенца.

Он сражался с мясистой пуповиной. Существо было окровавленным, красновато-синим, морщинистым. Оно вошло в мир с криком. Половые органы выглядели раздутыми, ненатуральными. Но лицо женщины было удивительным. Послед был выплюнут как жутковатая слизь. Она едва это заметила. Она лежала с изуродованными, кровавыми, развороченными гениталиями, с огромными, уродливыми неприкрытыми грудями, с блестящими в волосах каплями пота. Барри смотрел на ее лицо – бледное, расслабленное, светящееся от облегчения и радости. Доктор Файф положил завернутого в теплое полотенце ребенка ей на грудь. Она поцеловала окровавленные пальцы врача, и он посмотрел на нее с удовлетворением, словно она была прекраснейшей из виденных им женщин.

– Так-то, девочка моя, – торжествующе крикнул он.

Джобсон сжал руку Барри и расплакался.

* * *

Джобсон начал учить Барри боксу в бывшем тире, где было так же холодно, как в анатомическом театре. Мэри-Энн протестовала. Барри настаивал. Луиза сидела, выгнув брови и поджав губы.

– Только не снимай всю одежду, детка, – заметила она, устав от спора, когда Мэри-Энн сдалась.

Джобсон разделся до майки и брюк. Барри остался в рубашке и в жилете, но отстегнул запонки и снял воротник. Оба были невысокие, но Джобсон все-таки был выше на целую голову. Барри выглядел как туго запеленутый мутант. Ими никто не интересовался. Другие молодые люди представляли собой более увлекательное зрелище.

В старом тире были скрипучие деревянные полы, мощные каменные стены с неряшливой известкой и побелкой и огромные окна в потолке, покрытые паутиной. Заведением управлял кузен Джобсона. Это был крепкий, краснолицый сорокалетний мужчина с почерневшими передними зубами, что он объяснял особенностями воды в своем родном городе Абердине. В дальнем конце галереи находилось нечто, отдаленно напоминающее туалетные комнаты; к ним было подведено некоторое количество труб и стояков, соединенных с железным резервуаром на крыше. Резервуар полностью замерзал каждую зиму на неделю или около того. Однажды трубы внутри здания прорвались и затопили галерею. На стенах до сих пор виднелись следы потопа.

В галерее эхом отдавались разные звуки. Еще двое мужчин боксировали, попыхивая и покрякивая. Поодаль занимались фехтованием. Четверо молодых людей, построившись в линейку – белые призраки с масками на лицах, – строгие, как монахини, двигались вперед, чередуя выпады, выверты и арабески, наступая на воображаемых противников. Учитель фехтования был француз. Его фигуру плотно сжимал корсет, а по обеим сторонам от белых губ спускались весьма элегантные усики. Его лицо было покрыто странной белой пудрой, как у клоуна, что подчеркивало красноту ушей. Он рявкал свои французские команды. Молодые люди прыгали перед ним, держа сверкающие орудия под одинаковым углом.

Барри поднял руки перед собой, принимая оборонительную позицию.

– Ты не должен только отступать, слышишь, – крикнул Джобсон, ударив его по ушам. – Атакуй! Смотри, вот так. Быстрые удары. Левой. Левой. Ты левша?