Джейн Эйр

Я вырвалась от Сент-Джона, который последовал за мной и хотел меня остановить. Настал мой миг одержать верх. Мои силы вступили в бой, и я бесстрашно велела ему ни о чем меня не спрашивать и ничего не говорить. Я потребовала, чтобы он ушел: я должна остаться одна. Непременно! Он сразу подчинился. Когда хватает силы приказать, нельзя не подчиниться. Я поднялась к себе в комнату, заперлась в ней, упала на колени и стала молиться по-своему – не как Сент-Джон, но находя облегчение. Казалось, я приблизилась к Всемогущему Духу, и моя душа, благоговея, устремилась к Его стопам. Возблагодарив Его, я поднялась с колен, приняла решение и легла в постель, обретя мужество, узрев свет. Теперь надо было лишь дождаться утра.

Глава 36

Утро наступило. Я встала с зарей и часа полтора наводила порядок в своей комнате, в ящиках комода и в гардеробе. Я слышала, как из своей комнаты вышел Сент-Джон. Он остановился у моей двери, и я было испугалась, что он постучит в нее. Нет! Однако из-под двери появился сложенный листок бумаги. Я подобрала его. Это была записка:

«Вчера вечером ты ушла от меня слишком неожиданно. Останься ты еще немного, то приняла бы в чаянии крест христианина и ангельский венец. Я буду ждать твоего окончательного решения, когда вернусь через две недели. А тем временем молись и поостерегись впасть в искушение: дух, уповаю, готов, но плоть, я вижу, слаба. Я буду молиться о тебе ежечасно. Твой Сент-Джон».

«Мой дух, – ответила я мысленно, – готов поступить правильно, а моя плоть, надеюсь, достаточно сильна, чтобы исполнить волю Небес, когда эта воля ясно мне откроется. И во всяком случае, у нее хватит сил искать, нащупывать, обрести выход из этого облака сомнений под ясный небосвод уверенности».

Был первый день июня, однако утро выдалось пасмурное и прохладное, в мое окно стучали капли дождя. Я услышала, как открылась дверь внизу и Сент-Джон вышел на крыльцо. В окно я смотрела, как он идет по саду. Потом он направился через окутанные туманом вереска к Уайткроссу, чтобы там сесть в почтовую карету.

«Через несколько часов, кузен, и я пройду этой же дорогой, – подумала я. – Я тоже сяду в почтовую карету, мне тоже надо увидеть кое-кого и навести справки кое о ком, прежде чем я покину Англию навсегда».

До завтрака оставалось еще два часа. Все это время я тихонько прохаживалась по своей комнате и размышляла о том, что произошло накануне, придав моим планам их теперешний оборот. Я вспоминала охватившее меня чувство, которое моя память хранила во всей его невыразимой необычности. Я вспоминала голос, который услышала, и вновь спрашивала себя, откуда он донесся, и вновь не находила ответа. Казалось, он звучал внутри меня, а не снаружи. Я спросила себя, не было ли это просто нервное переутомление, иллюзия? Нет, не может быть, я не поверю. Это больше походило на озарение. На чудесное внезапное землетрясение, которое поколебало основание темницы, где томились Павел и Сила. Оно отворило дверь темницы души, разбило ее оковы, пробудило от сна, и душа воспрянула, трепеща, внимая, ужасаясь. И тогда мой пораженный слух трижды уловил этот зов, проникший в мое содрогающееся сердце и поразивший мой дух, который не устрашился, не содрогнулся, а возликовал, будто от радости, что ему дано свершить нечто без помощи неуклюжего тела.

«В ближайшие дни, – сказала я себе в заключение своих раздумий, – я что-нибудь узнаю о том, чей голос вчера ночью, казалось, звал меня. Письма остались без ответа, надо самой поискать этот ответ».

За завтраком я сообщила Диане и Мэри, что уезжаю и пробуду в отсутствии по меньшей мере четыре дня.

– Ты едешь одна, Джейн? – спросили они.

– Да. Навестить друга, о котором я последнее время тревожусь. Или что-нибудь узнать о нем.

Они могли бы сказать – как, несомненно, подумали, – что у меня словно бы не было иных друзей, кроме них, в чем я постоянно их заверяла. Однако истинная деликатность не позволила им коснуться этой темы, и Диана только спросила, уверена ли я, что поездка мне по силам. Ведь я очень бледна. Я ответила, что совсем здорова и меня мучает только душевная тревога, которую я надеюсь скоро развеять.

Готовиться к поездке было просто, так как мне не докучали ни расспросами, ни догадками. Когда я объяснила сестрам, что пока не могу сказать ничего определенного о своих намерениях, они с большой добротой и тактом позволили мне заниматься сборами в молчании, мудро предоставив мне ту свободу действий, какую в подобных обстоятельствах я предоставила бы им.