Джейн Остен и 'Гордость и предубеждение'

Проще всего объяснить ее долгое молчание тем, что она никак не могла найти издателя. Близкие родственники, которым она читала свои романы, приходили от них в восторг, и она, возможно, решила, что они нравятся только тем, кто ее любит, а может быть, и понимает, кто послужил ее прототипами. Автор «Мемуара» решительно отрицает существование таких прототипов, и доктор Чапмен как будто с ним согласен. Оба приписывают ей богатство воображения, честно говоря, небывалое. Все величайшие романисты — Стендаль и Бальзак, Толстой и Тургенев, Диккенс и Теккерей имели образцы, на основе которых создавали персонажей. Правда, Джейн говорила: «Я слишком горжусь моими джентльменами, чтобы признать, что это были всего лишь мистер А. или полковник Б.». Здесь самые важные слова «всего лишь». Как у любого другого автора, после того как ее воображение успевало потрудиться над лицом, подсказавшим ей того или иного героя, он становился фактически ее творением; но это не значит, что он не произошел первоначально от мистера А. или полковника Б.

Как бы там ни было, в 1809 году, когда Джейн с сестрой и матерью поселилась в тихом Чоутоне, она взялась пересматривать свои старые рукописи, и в 1811 году «Здравый смысл и чувствительность» наконец вышли в свет. В это время пишущая женщина уже не вызывала ужаса. Профессор Сперджен в лекции о Джейн Остен, прочитанной в Королевском обществе литературы, цитирует предисловие Элизы Фэй[13] к ее «Письмам из Индии». Эту даму уговаривали напечатать их еще в 1792 году, но общественное мнение было так противно «женскому авторству», что она отказалась. А в 1816 году написала: «С тех пор в общественном настроении постепенно произошли значительные перемены; теперь у нас есть не только, как в былые дни, много женщин, создавших славу своего пола как литературные характеры, но и много непритязательных женщин, которые, не страшась критических опасностей, иногда связанных с таким плаванием, решаются пускать свои кораблики в безбрежный океан, по которому развлечение или просвещение доходят до читающей публики».

Роман «Гордость и предубеждение» вышел в свет в 1813 году. Джейн Остен продала авторское право за сто десять фунтов.

Кроме тех, уже упомянутых романов, она написала еще три: «Мэнсфилд-Парк», «Эмма» и «Доводы рассудка». На этих немногочисленных книгах и зиждется ее слава, а слава ее обеспечена крепко. Ей пришлось долго прождать, чтобы напечатать книгу, но едва книга вышла, как прелестное дарование автора было признано. С тех пор самые известные люди только и делают, что хвалят ее. Я процитирую только то, что захотел сказать сэр Вальтер Скотт, слова, характерные для его великодушия. «У этой молодой леди был талант в описании сложностей, чувств и характеров повседневной жизни, — такого я еще не встречал. Громко лаять я умею и сам, но тончайшее прикосновение, благодаря которому даже пошленькие события и характеры становятся интересными от правдивости описания и чувства, — это мне не дано». Странно, что сэр Вальтер не упомянул про самый драгоценный талант этой молодой леди: наблюдала она внимательно, и чувства испытывала возвышенные, но остроту ее наблюдениям и лукавую живость ее чувствам придавал юмор. Кругозор ее был неширок. Во всех ее книгах рассказана примерно одна и та же история, и характеры не особенно разнообразны. Словно это одни и те же люди, увиденные каждый раз с другой точки зрения. Здравым смыслом она была наделена щедро, и никто лучше ее самой не знал, что ей не по силам. Ее житейский опыт был ограничен малым кружком провинциального общества, и за его пределы она не стремилась. Она писала только о том, что знала. Как первым заметил доктор Чапмен, она ни разу не пробовала воспроизвести разговор одних мужчин, какого, по сути дела, никогда и не могла услышать.

Уже давно отмечалось, что хотя Джейн Остен жила в период самых волнующих событий в истории мира — Французской революции, террора, возвышения и падения Наполеона, — в ее романах о них не сказано ни слова. В связи с этим ее порицали за неуместное беспристрастие. Следует помнить, что в ее дни заниматься политикой считалось для женщины зазорным, это было мужское дело; даже газеты читали только немногие женщины; но ничто не оправдало бы предположения, что раз она не писала об этих событиях, значит, никак на них не отзывалась. Она любила свою семью, два ее брата служили во флоте и часто бывали в опасности, и по ее письмам можно судить, что она очень за них волновалась. Но разве не разумно было не писать об этих вещах? Из скромности она не представляла себе, что ее романы будут читать еще долго после ее смерти, но даже если бы это было ее целью, она не могла бы поступить разумнее, чем отказаться говорить о вещах, с литературной точки зрения имеющих лишь преходящий интерес. Сколько же романов о второй мировой войне, написанных за последние годы, уже оказались мертворожденными! Они были так же эфемерны, как газеты, которые изо дня в день сообщали нам о том, что происходит.