– Ваше величество, – произнес посол, поднимаясь из поклона, – с глубокой печалью сообщаю вам, что добрая королева мертва.
Убита. Слово мигом пришло на ум Джейн, пока она оправлялась от шока. Именно этого она боялась, и этим грозила Анна. Ей хотелось заплакать, но пришлось бороться с собой, чтобы сохранить самообладание. Бедная Екатерина! Как же несчастливо сложилась ее жизнь! Королева не заслужила смерти, возможно подстроенной, в одиночестве и забвении; покинутой мужчиной, который должен был бы лелеять ее; без утешения дочери, с которой она не виделась четыре года.
– Теперь я действительно королева! – триумфально провозгласила Анна.
Джейн было больно слышать это, и она посмотрела на Генриха, чтобы понять, как он воспринял новость. Ей хотелось уловить на его лице хоть какой-то признак вины и сожаления, но, к своему разочарованию, она увидела, что король засиял от радости.
– Хвала Господу, теперь мы свободны от подозрений в подстрекательстве к войне! – громко сказал он.
Других слов у него не нашлось? Шапуи, несмотря на весь свой многолетний опыт дипломатии, не мог скрыть неодобрение.
– Я принес вам вот это, ее последнее письмо, – холодно проговорил он и передал королю сложенный лист с печатями, на которых стояли гербы Англии и Испании.
Генрих сломал печати и стал читать. Все неотрывно смотрели на него. Вдруг король застыл в неподвижности, и по его щеке скатилась слеза. Джейн услышала, как он втянул носом воздух, поднимая взгляд от письма.
– Упокой Господи душу вдовствующей принцессы, – сказал он. – Благодарю, ваше превосходительство. Не могли бы вы нас оставить?
Шапуи поклонился и ушел.
– Слава Богу! – воскликнул Генрих. – Слава Богу!
Джейн почувствовала опасную близость слез. Она опустила глаза. Конечно, человек, совершивший убийство, не станет открыто радоваться успеху. И все же реакция короля шокировала ее.
Когда позднее Генрих встретился с Джейн в комнате отдыха, он был в брюзгливом настроении.
– Упиралась до последнего, – прорычал он. – Взгляните, как она подписала письмо! – Король сунул листок под нос Джейн, и она увидела начертанные хорошо знакомым, любимым почерком слова «королева Екатерина». Прежде чем Генрих забрал письмо, она успела прочесть несколько последних слов:
«И наконец, я клянусь, что превыше всего на свете мне хочется видеть Вас». Значит, в конечном итоге то, что он сделал с Екатериной, не имело для нее значения; все жестокости и лишения не шли в счет: она любила его до последнего вздоха. Нечасто людям дается испытать такую самоотверженную любовь и преклонение. Неужели он этого не понимает?! Он променял настоящее сокровище на пустышку!
Генрих убрал письмо под дублет:
– Джейн, вы понимаете, что это означает? Я наконец свободен. Теперь никто не может подвергать сомнению ни мой брак, ни право Елизаветы быть моей наследницей. И я могу подружиться с императором. Ничто меня не остановит, раз причины нашей вражды больше не существует. Мои подданные будут довольны.
«Король упустил из виду одну важнейшую вещь, – подумала Джейн. – Он
Тут сомневаться нечего. Король был свободным человеком.
– Жаль, что леди Мария не составила компанию матери! – с глумливой усмешкой сказал граф Уилтшир.
Джейн краем уха услышала его разговор с Анной и лордом Рочфордом. Сама она при этом сидела за столом с Маргарет Дуглас, Мадж Шелтон и Мэри Говард; они занимались компоновкой стихов. Томас Говард примостился на подоконнике неподалеку и лениво перебирал струны лютни. Джейн ужасалась бесчувственности Болейнов к страданиям умершей королевы, за которые во многом они были в ответе, и продолжала терзать себя опасениями, что их следует винить и кое в чем похуже.
«Почему я должна преклонять колени перед этой женщиной?» – спрашивала она себя, кипя от возмущения. Даже если Анна не убийца, она стала королевой не по праву. Она бесстыдница и заслуженно не пользуется популярностью. Тем не менее король, очевидно, смотрел на это иначе, и, если она родит ему сына, никто не посмеет и пальцем ее тронуть. Для обеспечения ребенку неопровержимого права на статус законного наследника Генриху нужно было всего лишь устроить настоящее бракосочетание с Анной. Но придет ли ему на ум мысль о необходимости сделать это?