— Но тогда почему я там был? Почему люди, с которыми я встречался, считают, что это сделал я? Боже мой, ведь это безумие! — он вскочил с кресла, боль вновь возникла в его глазах. — Но потом я забыл. Я ненормальный, верно? Потому что я забыл... Годы, время.
Мари заговорила языком фактов, без всякого сочувствия в голосе:
— Ответы сами придут к тебе. От одного или другого источника, в конце концов, от тебя самого.
— Это невозможно. Восборн заявил, что произошла перестройка здания: все блоки сдвинулись, проходы перекрылись... Появились другие окна... Джейсон подошел к окну, оперся на подоконник и посмотрел вниз на огни Монпарнаса. — Вид через эти окна другой, такого никогда не было. Где-то есть люди, которые знают меня и которых знаю я. В нескольких тысячах миль есть и другие люди, к которым я отношусь либо с заботой, либо с ненавистью... Боже мой, возможно, жена и дети, не знаю. Все мои попытки выяснить что-либо заканчиваются неудачей. Как будто я кручусь на ветру, поворачиваясь во все стороны и не могу приземлиться. При каждой новой попытке опять отбрасывает прочь.
— В небо?
— Да.
— Ты прыгал с самолета?
Борн повернулся к Мари.
— Я никогда не говорил этого.
— Ты говорил об этом ночью, во сне. Ты был весь в испарине. Твое лицо горело, а я вытирала его полотенцем.
— Почему ты мне ничего не сказала?
— Я спрашивала, между прочим. Я спросила тебя, не был ли ты пилотом, и не беспокоят ли тебя полеты, особенно по ночам.
— Не понимаю, о чем ты говоришь. Почему ты не попыталась привести меня в чувство?
— Я очень боялась. Ты был близок к истерике, а я не знаю, как поступать в подобных случаях. Я могу помочь тебе вспомнить что-нибудь, но я ничего не могу поделать с твоим подсознанием, и не знаю, кто бы мог с этим справиться, кроме врача.
— Врача? Я провел с доктором почти шесть проклятых месяцев!
— Из того, что ты сообщил о нем, у меня сложилось иное мнение.
— Я не хочу этого! — воскликнул он, смущенный вспышкой своего гнева. — Почему нет? — Мари поднялась с кровати. — Тебе необходима помощь, дорогой. Психиатр мог бы...
— Нет! — неожиданно заорал он, сопротивляясь вспышке гнева. — Я не хочу этого, я не могу...
— Но, пожалуйста, скажи мне почему? — настойчиво осведомилась она, стоя перед ним.
— Я... Я не могу этого сделать.
— Просто скажи мне, в чем дело, и мы закончим этот неприятный разговор.
Борн долго смотрел на Мари, потом отвернулся и вновь уставился в окно. Руки его опирались о подоконник. — Потому что я боюсь. Кто-то солгал, и я благодарен за это больше, чем я могу выразить. Но предположим, что лжи больше не будет, предположим, что все остальное правда. Что мне тогда делать?
— А разве ты не говорил, что хочешь найти выход?
— Не таким путем, — он выпрямился, все еще глядя на огни города. — Постарайся понять меня... Я должен узнать вполне определенные вещи... Достаточные, чтобы принять решение... Но, возможно, не все вещи.
— Ты хочешь получить доказательства, это ты хотел сказать?
— Я хочу иметь четкие указания, в каком направлении мне двигаться.
— Ты хочешь “двигаться” только “один”? А что же будет с “нами”?
— Ты знаешь, что получается от движения по указателям?
— Тогда давай искать их вместе! — воскликнула Мари.
— Будь осторожна. Ты можешь не справиться с тем, что может получиться в результате этих поисков. — Но я хочу быть рядом с тобой, и я имею в виду только это, — она подошла к нему поближе. — Послушай... Сейчас в Онтарио почти пять часов, и я еще смогу застать Петера в кабинете. Он сможет начать поиски “Тредстоун”... И даст нам чье-нибудь имя, с кем мы сможем связаться в посольстве, кто сможет нам помочь, если это будет необходимо.
— Ты хочешь сказать Петеру, что ты в Париже?
— Он так или иначе узнает это от оператора, но звонок не будет прослежен до нашего отеля.
— После твоего звонка нам нужно будет поужинать, после чего мы прогуляемся на улицу Мадлен. Я хочу там на кое-что взглянуть.
— Что ты сможешь увидеть там ночью?
— Телефонную будку. Я надеюсь, что рядом с банком имеется телефонная будка.
Она действительно находилась там. На противоположной стороне улицы, наискосок от входа в банк.