Джек

Но странное дело! В то время, как сознание его угасало, а воля слабела, его тело, мускулы, которые все время возбуждал, подкреплял, подстегивал алкоголь, как будто становились все выносливее. Пьяный ли, трезвый ли, он теперь твердо держался на ногах и упорно работал-до такой степени он привык к водке и приучил себя не показывать, что он пьян. Даже его лицо, бледное, искаженное, оставалось непроницаемым, как маска, — такое лицо бывает у пьяного, который заставляет себя идти прямо, не шатаясь, и, стиснув зубы, молчит. Постепенно он закалился и теперь уже исправно выполнял свою каторжную работу: он с одинаковым безразличием переносил и монотонные дни долгих морских переходов и дни, когда бесновался шторм и начиналась тяжкая битва с морем — особенно жестокая в пекле кочегарки, куда порою проникает вода, где пламя вырывается ив топок, а по полу катится раскаленный уголь. Для Джека эти ужасные часы мало чем отличались от его беспокойных снов — бредовых видений, тяжелых кошмаров, которые мучают по ночам алкоголиков.

Уж не во сне ли почудился горемыке-кочегару тот ужасающий толчок, который потряс однажды ночью весь мощный корпус «Кидна»? Прямо на борт парохода обрушился резкий, короткий удар. Раздался устрашающий грохот, треск обшивки и переборок, вода с шумом ворвалась в трюм, морские валы, точно водопад, низверглись на судно и разбежались узкими ручейками. Вслед за тем послышались торопливые шаги, тревожно перекликались электрические звонки, поднялась паника, отчаянные вопли, а потом внезапно — и это было самое зловещее-перестал вращаться винт, и пароход превратился в безвольную игрушку бездушных волн… А может, это и в самом деле кошмар?.. Но товарищи зовут его, расталкивают: «Джек!.. Джек!..» Полуодетый, он вскакивает с койки. В машинном отделении уже на два фута воды. Буссоль разбита, фонари погасли, шкала машинного телеграфа помята. Все тревожно переговариваются, ищут друг друга в темноте, в грязи: «Что такое? Что произошло?»

— На нас напоролся какой-то американец… Идем ко дну… Спасайся кто может!

Кочегары и механики бросаются к узкой лесенке, но на ее верхней ступеньке вдруг возникает Моко с револьвером в руке:

— Первому, кто попробует выйти, я размозжу голову! В кочегарку, дьяволы! Раздувайте топки! Земля недалеко. Еще не все пропало.

Каждый возвращается на свой пост и с яростью, с отчаяньем берется за работу. В кочегарке ад кромешный. Топки набиты до отказа, намокший уголь чадит, желтый вонючий дым ослепляет, душит, отравляет людей, вода, хоть ее откачивают насосами, все прибывает, руки и ноги леденеют. Как все здесь завидуют тем, кто сейчас наверху, на палубе, — они-то хоть будут умирать на свежем воздухе! Тут, среди мрачных чугунных стен, смерть куда страшнее, она похожа на самоубийство, потому что люди парализованы, обречены покорно ждать ее.

Конец! Насосы больше не работают. Топки погасли. Кочегары стоят по плечи в воде, и на сей раз Моко кричит громовым голосом:

— Спасайся кто может, ребятки!

IX. ВОЗВРАЩЕНИЕ

На набережной Августинцев, узкой и тихой, окаймленной с одной стороны лавками книготорговцев, а с другой — книжными развалами, в одном из старых домов прошлого века с тяжелыми сводчатыми входами поместилась редакция журнала «Обозрение будущих поколений».

Этот малолюдный квартал был выбран не случайно. В Париже редакции газет и других периодических изданий обычно располагаются в тех частях города, которые им больше подходят. В центре столицы, возле Больших Бульваров, иллюстрированные журналы, газеты, заполняющие колонки светской хроникой, выставляют напоказ свои красочные обложки, точно образчики новых тканей. В Латинском квартале газетные листки-однодневки перемежаются с витринами, где выставлены романсы с виньетками или же ученые медицинские издания. Но солидные и серьезные журналы, придерживающиеся определенных взглядов, преследующие определенные цели, избирают для себя спокойные, тихие улицы, где шумная жизнь вечно бурлящего Парижа не мешает их тяжкой, почти подвижнической деятельности.

Независимый гуманитарный журнал «Обозрение будущих поколений» был просто создан для этой набережной, над которой летала пыль старых книг; он помещался, как мы уже знаем из письма Шарлотты, «по соседству с Академией наук». Вполне отвечал духу журнала и самый дом, давший ему приют, дом со старыми, потемневшими балконами, с фронтоном, будто источенным червями, широкой лестницей с узорчатыми перилами, изрядно обветшавший, невеселый. Но, по правде говоря, тому духу гораздо меньше отвечали физиономии и весь облик сотрудников.