Джек

Наконец, одолев подъем, он различает колокольню, она возвышается над крышами домов, которые жмутся друг к другу среди густой зелени. А ну, еще одно усилие! Надо добраться туда. Но силы ему изменяют.

Он ложится прямо на дорогу, приподнимается и снова падает. Сквозь слипающиеся веки он различает совсем рядом маленький дом, увитый диким виноградом, цветущими глициниями, шиповником; ползучие растения тянутся до самой голубятни, до самой верхушки розовой башенки, сложенной из нового кирпича. Над входом, затененным уже распустившейся сиренью, тянется надпись, выведенная золотыми буквами:

Parva domus, magna quies

Чудесный мирный дом, омытый золотистым солнечным светом! Ставни и двери еще заперты, однако там уже не спят, оттуда доносится свежий, веселый женский голос. Кто-то поет:

Я в башмачках красивых,
Мой дорогой малыш.

Этот голос и эта песня!.. Не во сне ли это чудится Джеку? Но тут створки решетчатых ставен со стуком распахиваются, и в окне показывается женщина в белом пеньюаре. Волосы ее собраны узлом, а в глазах еще притаились остатки сна.

Я в башмачках красивых.
Привет, моя любовь!

— Мамочка!.. Мамочка… — слабым голосом зовет Джек.

Женщина, ослепленная восходящим солнцем, растерянно умолкает, озирается, первое время ничего не может понять. И вдруг замечает на дороге изможденного малыша — грязного, оборванного, еле живого.

Из ее груди вырывается вопль:

— Джек!

И вот она уже рядом с ним. Всем жаром своего сердца мать отогревает полумертвого ребенка, впавшего в оцепенение от всех ужасов, тревог, от холода и мрака минувшей ночи.

VIII. PARVA DOMUS, MAGNA QUIES

— Нет, нет, дорогой Джек, нет, милое дитя мое, не бойся, больше ты не возвратишься в эту окаянную гимназию… Бить моего ребенка! Они посмели бить моего ребенка!.. Ты очень хорошо поступил, что сбежал… Этот дрянной мулат поднял на тебя руку! Стало быть, он не знает, что знатное происхождение, не говоря уже о цвете кожи, дает тебе право как следует отделать его палкой? Надо было сказать ему: «У моей мамы мулаты в слугах ходили». Полно! Да не гляди на меня так печально своими глазищами! Говорю тебе: ты туда больше не возвратишься. Прежде всего я не хочу разлучаться с тобой. Я тебе так уютно обставлю комнатку! Ты сам увидишь, до чего приятно жить в деревне. У нас тут свои животные и птицы — куры, кролики, коза, ослик. Прямо Ноев ковчег… Господи! Что же это я? Я ведь еще не покормила кур… Твой приход меня так взбудоражил… Когда я увидела тебя там, на дороге, да еще в таком ужасном виде… Ну, спи, отдохни еще немного. Я разбужу тебя к обеду. Выпей только холодного бульона. Знаешь, что сказал доктор Риваль? Чтобы окрепнуть, тебе нужны сон и еда… Что, вкусный бульон у тетушки Аршамбо? А? Бедный ты мой малыш! Подумать только! Я спала, а ты один брел по дорогам! Ужас какой… Слышишь, куры зовут меня? Ну, я пошла… Спи спокойно.

И она упорхнула, воздушная, счастливая, как всегда прелестная, хотя и несколько загоревшая на свежем воздухе и слишком уж разряженная — ее будто бы простой деревенский костюм из грубого полотна был пышно отделан черным бархатом, а со шляпы из итальянской соломы свисали цветы. Она ребячилась, она играла в поселянку.

Джеку не спалось. Продолжительный отдых после прихода в Этьоль, ванна, бульон тетушки Аршамбо и прежде всего поразительная приспособляемость юной натуры, ее гибкость и выносливость победили сильную усталость. Он посматривал вокруг, наслаждаясь уютом мирного жилища.

Ничто тут не походило на роскошь, царившую в особняке на бульваре Османа, где все было словно простегано, подбито ватой, приглушено. Джек лежал в большой комнате, обтянутой светлым ситцем и обставленной мебелью в стиле Людовика XVI-белой с серым, без всякой позолоты. Снаружи — безмятежное деревенское приволье, шелест ветвей, царапающих стекла окон, да воркование голубей на кровле. С птичьего двора долетал голос его матери: «Цып, цып!»- и кудахтанье кур, всегда поднимающих возню вокруг пригоршни овса.

Джек наслаждался этим легким и каким-то уютным гомоном, замиравшим в тишине, которая стояла вокруг. Он чувствовал себя отдохнувшим и счастливым. Одно только его тревожило: портрет д'Аржантона, висевший напротив, над кроватью. Поэт был изображен в картинной, горделивой позе, в руке он держал полуоткрытую книгу, блеклые глаза смотрели сурово.

Мальчик думал: «Где же он? Где живет?.. Почему его не видно?» В конце концов Джеку стало не по себе от этого неподвижного взгляда, который сверлил его, точно невысказанный вопрос или укор. Он встал и пошел разыскивать мать.