Джек-Брильянт: Печальная история гангстера

— Врешь — не любишь. У тебя никогда ни кошки, ни собаки не было.

— Ну и что? Я все равно их люблю. Вот возьму и заведу себе собаку. Или нет, кошку. Тогда женишься?

— Женюсь, но не теперь.

— Но любишь-то ты меня?

— А кого ж еще?

— А я откуда знаю?

— Не дури. Если б хотел — все бабы мои были. И в Катскилле, и в Олбани, и в Нью-Йорке. В любом городе. Всех бы перелюбил. Сколько б ни было.

— Мне, знаешь, хочется такие яички китайские. Металлические.

— Яички? Где ты их видела?

— Мало ли. Не всегда же я на приколе была, как теперь.

— Зачем они тебе?

— Как зачем? Носить. А когда совсем от одиночества невмоготу станет, вставлю их — все легче будет.

— Может, лучше все-таки не китайские, а ирландские? Брильянтовые?

— А я смогу за них подержаться?

— Я подберу тебе подходящие.

— Да уж, пожалуйста.

«У нас с Джеком тогда все как в сказке было, — признавалась мне Кики много позже, вспоминая это замечательное время. — Каждый раз я видела его как будто впервые: спину, или живот, или просто голую кожу… Кожа у него была вся в шрамах и ссадинах от поножовщины — это когда он еще мальчишкой был. В него ведь и стреляли, и чем только не били: и ногами, и дубинками, и досками, и железными трубами… Мне даже как-то взгрустнулось, когда я все эти раны рассмотрела. Но он сказал, что они уже не болят, и чем больше я на них смотрела, чем больше их щупала, тем больше его тело казалось мне каким-то особенным, не похожим на другие. Не белое, гладкое, упитанное, как у некоторых, а тело мужчины, который чего только в жизни не испытал. У него на животе, прямо над пупком, был длинный красный шрам — ножом ударили, подрался из-за девчонки, когда ему пятнадцать лет было. Еле выжил… Я провела по шраму языком — горячий; представила вдруг, как ему, бедному, больно было, когда его пырнули, что это для него значило. Для меня-то это значило, что он жив и что убить его не так-то просто. Некоторые палец на ноге порежут и от потери крови помрут. А Джек никогда не сдавался, ни он, ни его тело…»

В результате мы все же пообедали в горах, но сразу после обеда я собрался уезжать.

— День получился замечательный, — сказал я Джеку, — хотя и немного странный.

— Что же в нем странного, не пойму?

— Сюрпризов много. Одно пресс-папье с индейским вождем чего стоит.

— А по-моему, день как день, — сказал Джек, и я даже решил, что он шутит. — Приезжай обедать на следующей неделе. Алиса нам с тобой опять мясо пожарит. Я на днях позвоню — договоримся. И о Европе подумай.

Я обещал, что подумаю, и повернулся к Кики, с которой за весь день не сказал и двух слов. Сказать не сказал, но оценил ее, испытал к ней живейшую симпатию.

— Может, еще увидимся, — сказал я ей.

— Обязательно увидимся, — ответил за нее Джек. — Она отсюда никуда не денется.

— Никуда не денусь — слыхали? — хмыкнула она, и мне тут же вспомнился язвительный тон Алисы. Я протянул Кики руку, и она — незабываемое мгновение! — пожала ее.

Когда я стоял и разговаривал с ними, все представлялось мне вполне реальным, но я знал: стоит только вернуться в Олбани, как события прошедшего дня покажутся плодом больного воображения. Ощущение было такое, будто я перепил виски и грежу наяву. Даже автомобиль, в котором я должен был спуститься в долину — вторая «карета» Джека, шикарный кремовый «паккард», двухместный, с открытым верхом, тот самый, в котором Гусь возил Кики кататься в горы, — и тот издавал какой-то странный, резонирующий звук.

Теперь-то я знаю, в чем было дело. Но только теперь, когда я пишу эти строки. На то, чтобы установить связь между Джеком и Гэтсби,[19] у меня ушло сорок три года, хотя сообразить, что эта связь существует, я мог бы и раньше: Джек говорил мне, что познакомился с Фицджеральдом в 1926 году, на пароходе, когда отправился через океан за наркотиками, стоившими ему потом больших неприятностей. Мы никогда не говорили с ним про Гэтсби — только про Фицджеральда, с которым они встречались дважды и который, по словам Джека, производил впечатление двух совершенно разных людей, в первый раз — развязного юнца, который напился и дерет нос; во второй — человека стеснительного, хорошо воспитанного. «Паккард» Джека, длинный, светлый, с двойным ветровым стеклом и с отделением для инструментов, с сиденьями из желтой (а не из зеленой, как у Гэтсби) кожи, являл собой — в этом у меня нет никаких сомнений — точную копию автомобиля Гэтсби.[20] По всей видимости, Джек читал «Великого Гэтсби» точно так же, как он читал все газетные статьи, книги и смотрел фильмы о гангстерах. Я знаю, например, что «Преступный мир» фон Штернберга он смотрел дважды, — мы с ним этот фильм обсуждали. И делал он это вовсе не потому, что хотел прослыть культурным человеком, а из чисто профессионального интереса. Как-то он при мне издевался над Рохлей Гордоном за то, что тот расставил по стенам многотомные собрания сочинений Эмерсона и Диккенса в сафьяновых переплетах. «Книжки для него — вроде обоев», — сказал тогда Джек.