Джек-Брильянт: Печальная история гангстера

Что же до исходившего от Джека свечения, то я где-то читал о попытках доказать, что в этом феномене нет ничего мистического. Ученые утверждают, что им удалось сфотографировать энергию, исходившую от цветов и листьев. Сначала они фотографировали живые цветы, а потом срезали их и фотографировали вновь и вновь в процессе умирания. По мнению ученых, интенсивный свет, излучаемый живым цветком или листьями, и есть энергия, и по мере высыхания растения его свечение постепенно тускнеет, пока наконец не прекращается вовсе.

Я уже говорил об энергии, которую излучал Джек в то памятное воскресенье в Катскилле. Свечение явилось лишним доказательством этой энергии, что в конечном счете убедило меня: в действительности миром правят вовсе не таланты, а энергетики. В результате одиночества или поражения некоторые впадают в меланхолию, даже в кататонию, распространенным симптомом которой является неподвижность. Джек же, несмотря на участившиеся поражения и одиночество, был неудержим: с раздражением реагировал на удары судьбы, пытался как мог убеждать, подкупать, улещивать, угрожать. В Аахене он пустился в спор с немецкими полицейскими: да, говорил он, зовут меня так же, как и знаменитого гангстера, но мы — разные люди. Когда же ему не поверили, он, поразив всех, исполнил в проходе вагона первого класса настоящий индейский танец. Вот она, творческая мощь негодующего лжеца!

Надев пояс с деньгами, я тоже ощутил — хорошо это помню — небывалый прилив энергии, которая хранилась до времени в тайниках моей психики. Из стороннего наблюдателя я превратился в соучастника — и последствия этого превращения оказались самыми неожиданными. Я испытал потребность напиться, расслабиться, что и сделал.

В баре я обнаружил женщину, за которой приударил пару дней назад, и уговорил ее спуститься ко мне в каюту. Меня охватил такой приступ желания, что я не стал раздевать ни ее, ни себя, а просто задрал ей платье, приспустил трусы и, не дав ей даже лечь, вошел в нее, порвав до крови и ее, и себя. Я даже не знал, как ее звали. Не помню ни цвета ее волос, ни черт лица, ни слов, которые она говорила, — зато в память навечно врезался ее лобок, цвет волос на лобке, его форма — в то мгновение, когда я его штурмовал.

Никто, даже Красавчик Уилли, не мог заподозрить, что Несметные Богатства припрятаны у меня. Когда мы ехали в поезде из Бельгии в Германию, я, словно бы невзначай, задал Красавчику этот сакраментальный вопрос.

— Кстати, — спросил я, когда мы сидели в баре и выпивали, — Джек так и не отдал тебе деньги Бьондо?

Красавчик пристыженно, по-собачьи взглянул на меня, в эту минуту он весь как-то сник, поблек, с него разом сошли весь лоск и красота — мелкий жулик, и только.

Берлинского адвоката, с которым я связался, когда Джека задержали в Ахене и посадили на четыре дня в тюрьму, называли Шварцкопфом[31] с легкой руки одного немецкого детектива, который испытал к Джеку симпатию и говорил с ним по-английски, называя его der Schack,[32] странной кличкой, закрепившейся за ним в немецкой прессе. (Французы называли его «Джек-мсье-Дьяман, а итальянцы — «Джованни Дьяманте»,[33] для англичан же он был «Пройдохой Джекки»).

Шварцкопф оказался одним из самых крупных берлинских юристов, ведущих уголовные дела, однако и ему не удалось отложить высылку Джека хотя бы на день. Не удалось ему и посадить Джека на пароход, который отплывал из Бремена и на который я уже заказал нам с Джеком билеты. Когда выяснилось, что Германия — «не проходной двор», на пароходе тоже сказали «нет».

Джек тем не менее с поражением не смирился и, заплатив Шварцкопфу тысячу долларов, уполномочил его подать в суд на немецкое правительство за дурное обращение и издержки, а также «дать кому надо», чтобы иметь возможность, когда страсти улягутся, вновь приехать в Германию. Джек не сдавался даже в тех ситуациях, когда любой на его месте прекратил бы сопротивление.

В сад с пальмами бременского отеля, где остановился Джек, Шварцкопф пришел не один; он привел своего племянника, молодого полупьяного драматурга по имени Вейссберг, который, в свою очередь, привел уличную (уличней не бывает) девицу, неопрятную шлюшку с маленькой грудью, без лифчика и со жвачкой во рту, — за все время шлюшка произнесла лишь три слова — в самом конце беседы она погладила шелковистые черные усы Вейссберга и назвала его «Mein shӧner Scheizekopf».[34]

Вейссберг был автором нашумевшей пьесы из жизни берлинских грабителей, сводников и воров, однако с преступником столь высокого ранга, как Джек, ему прежде встречаться не доводилось, и он упросил Шварцкопфа их познакомить. Скрипач и аккордеонист исполняли Штрауса, который идеально соответствовал атмосфере сада с пальмами, а мы сидели под открытом небом и пили шнапс и Dunkelbock.[35] Столики были небольшие, и Красавчик Уилли и граф (на этот раз при пистолетах были оба) сидели, как в свое время Фогарти и Гусь, отдельно от нас. Джека, как и расположившихся вокруг немецких аристократов, отличало тонкое классовое чутье.