Джек-Брильянт: Печальная история гангстера

Между тем мы все выше и выше забирались в горы по извилистой, похожей на змею двухрядке. И без того узкая, на краю обрывов дорога казалась ничуть не больше лесной тропинки. В каком-то месте, на самом дне глубокого ущелья, блеснула горная речушка. Слева вздымались горы, дорога с каждой милей петляла все больше… Крутой поворот — и нашему взору открылся низвергающийся с огромной скалы водопад.

— Нет, ты только взгляни! — воскликнул Джек. — Неплохой вид, а?

На следующем крутом повороте он велел Фогарти притормозить, и мы вышли посмотреть, как высоко мы поднялись. Затем Джек показал пальцем в противоположную сторону: горы, громоздясь одна на другую, уходили в поднебесье. Как видно, Джек всегда здесь останавливался — здесь и перед водопадом. Что ж, это были его горы, и ничего удивительного, что он так ими гордился. При въезде в Хейнс-Фоллс мы остановились купить сигарет; в магазинчике продавался экзотический «Рамзес», любимые сигареты Джека с египетским фараоном на пачке. Он подвел меня к прилавку с сувенирами и стал уговаривать обязательно что-нибудь приобрести:

— Купи жене подушечку сухой лаванды или индейский платок на шею.

— Мы с женой разошлись два года назад.

— Тогда тебе действительно нечего ехать в Европу. Может, купишь себе портсигар или пепельницу из соснового дерева?

Я решил, что Джек шутит, но он настаивал: сувенир, любая безделушка скрепит нашу с ним сделку, ознаменует начало деловых отношений. И он стал тыкать пальцем в керамическую и стеклянную посуду с аляповатыми видами Катскилла, в термометры, вделанные в резные деревянные бруски, в футляры для зубных щеток, чернильницы, подставки под лампы, фотоальбомы — все это с выжженными сувенирными надписями, воскрешающими в памяти «дивный отпуск, проведенный в поднебесье». Наконец я остановил свой выбор на стеклянном пресс-папье с изображением индейского вождя в головном уборе из перьев, и Джек купил мне его. Сорок девять центов. Поступок этот показался мне не менее трогательным, чем его отношение к старухе алжирке или к умершему брату, который (о чем Джек не раз говорил мне впоследствии) всегда приносил ему удачу. «Со смертью Эдди мне перестало везти», — признался Джек в последнее лето своей жизни, когда он обучался нелегкому искусству умирать. Таким образом, замена брата на Фогарти носила символический характер. Символом, впрочем, было все: и пресс-папье с индейцем, и память о брате, и воспоминания о ведьме со скрюченными от артрита пальцами, которая в молодости «взяла свое», и старинный Хейнс-Фоллс, самый, по словам Джека, высокогорный городок в Катскилле, в котором — где же еще! — Джек прятал от мира женщину своей мечты, самую красивую женщину на свете.

Джек говорил, что на его глазах Чарли Нортреп толкнул одного парня с такой силой, что тот, перевернувшись в воздухе, перелетел через стол. Чарли походил на гранитную плиту: два метра в длину, один — в ширину. У него была ослепительная белозубая улыбка и прямые и желтые, как солома, волосы, расчесанные, точно у опрятного деревенского парня на свадебной фотографии, на прямой пробор. Когда мы с Джеком вошли в бар Майка Брэдли «Горная вершина», Чарли первым бросился нам в глаза. Он стоял посреди бара: грубые башмаки, спортивная рубашка с огромными пятнами пота под мышками — пьет пиво, беседует с барменом и широко, во весь рот, улыбается. Когда он увидел Джека и их взгляды встретились, улыбка исчезла.

— Мне вчера вечером тебя сильно не хватало, Чарли, — начал Джек.

— Сочувствую, Джек, но с этой нехваткой тебе, боюсь, придется свыкнуться.

— Ты не прав, Чарли.

— Допускаю, но свыкнуться придется.

— Не валяй дурака, Чарли. Ты ведь не дурак.

— Что верно, то верно, Джек. Не дурак.