Джек Лондон. Моряк в седле.

Глен-Эллен превратился в ту пору в спортивный поселок с главной улицей, застроенной по обеим сторонам винными лавками и кабачками. Когда Джеку хотелось уйти от семьи, от тяжелого ярма обязанностей и дел, от друзей, вечно наполняющих дом, он запрягал свою «коляску четверкой лошадей, надевал им на хомуты специальные колокольцы и во весь опор летел вниз к поселку по извилистой грунтовой дороге. Заслышав звон колокольчиков, размякший от жары Глен-Эллен пробуждался. «Джек Лондон едет с горы!» — кричал кто-нибудь, и в одно мгновение эта весть облетала всю деревушку. Радостные, улыбающиеся люди валом валили на улицу; буфетчики с новым воодушевлением кидались доставать бутылки и протирать до блеска бокалы и рюмки. Когда Джек несся по главной улице, каждый кричал ему: «Здоров, Джек!», а он, завидев знакомого, успевал крикнуть: «Мое почтение, Билл!» — и помахать ему своим сомбреро.

Привязав лошадей к первой коновязи, он заходил в ближайший кабачок и там, как в те дни, когда был матросом, «скликал всю команду к стойке». В его присутствии никто не смел и заикнуться о том, чтобы платить. Собравшиеся беззлобно поддразнивали его, покатывались со смеху, слушая его истории, выкладывали свое мнение о его последней книжке, рассказывали свеженькие анекдоты, в особенности еврейские — их он обожал. Еще несколько минут, еще рюмочка — и он направлялся в следующий по очереди кабачок, где его уже поджидали завсегдатаи, чтоб пожать ему руку, похлопать по плечу. И тут платил за выпивку только он, и тут грохотал раскатистый мужской смех и царил тот же добрый товарищеский дух. В поселке было, вероятно, десятка полтора «злачных» заведений; к вечеру он успевал побывать в каждом из них, влить в себя кварту виски, перекинуться шуткой с доброй сотней людей. Потом он возвращался к упряжке, отвязывал лошадей и под крики столпившихся жителей Глен-Эллен «До скорого, Джек! Почаще навещай!» трогал лошадей и поднимался по длинной грунтовой дороге, мимо своих садов и виноградников, с одного холма на другой. В Глен-Эллен вспоминают, что то были самые радужные дни в году — услышишь высоко на холмах знакомый звон колокольчиков, и вот по дороге на четверке огненных коней мчится вниз Джек Лондон в ковбойской шляпе, галстуке бабочкой, белой рубахе, с безмятежной улыбкой и словом дружеского привета для каждого.

Раз в неделю, после обеда, он запрягал пару самых быстроногих лошадей и на предельной скорости катил в Санта-Роза, главный город округа и центр пивоваренной и винодельческой промышленности. Пили здешние старожилы лихо, но в политике придерживались таких реакционных взглядов, что Джека с его социалистическими убеждениями считали не заблудшей овцой, а просто-напросто сумасшедшим. С трезвоном колокольчиков он проносился по главной улице, останавливался у конторы Айры Пайла — «Агентство по продаже недвижимого имущества», звал: «Эй, Па-айл! Поехали!» — и оба направлялись в бар гостиницы Овертон. Здесь Джек подходил к стойке, занимал свое место — с самого края, спиною к залу — и требовал кварту шотландского виски. Пил он из высокого стакана, куда входило унций двенадцать, и всегда сам наливал два первых стакана для Пайла, после чего Пайл мог уже пить сколько пожелает или совсем не пить.

Когда кто-то назвал Пайла партнером Джека Лондона по части выпивки, тот воскликнул:

— Куда мне претендовать на такое звание! Да и кому это по плечу! Джек — это была совершенно особая статья. Какой-то двужильный, честное слово. Я пропускаю один стаканчик, он — четыре, а то и пять. И вот ведь занятная штука: девяносто процентов всех разговоров у стойки — о чем бы вы думали? О социализме. Он для того и являлся в Санта-Роза — лучших спорщиков, чем в здешних местах, не найдешь. Тут его не любили: он ведь не разбирал, кто перед ним— судья, бизнесмен или директор торговой палаты, и прямо при них говорил о том, как прогнила капиталистическая система.

Сколько лет он приезжал в Санта-Роза, а я ни разу не слыхал, чтобы с ним кто-нибудь согласился. Когда я задавал ему каверзный вопрос о новом, социалистическом государстве, он, бывало, на секунду задумается, потом тряхнет головой и скажет: «Постой, надо заложить за воротник еще раз, тогда в голове сразу станет яснее». Глоток — и дело сделано: он пускался рассуждать о том, как дешево будут доставаться потребителю товары, когда их будут производить ради пользы, а не ради выгоды.

Когда Пайла с ним не было, Джек заходил в бар Овертон, быстро оглядывал зал, шел в свой уголок промочить горло раз-другой, а потом подзывал кого-нибудь к себе и заводил беседу.

— Так вот насчет того пункта, о котором вы говорили на днях, — начинал он, — что будто бы социализм уничтожает личную инициативу. Я об этом думал, и у меня появились кой-какие новые идеи…