Джек Лондон. Полное собрание романов в двух томах. Том 1

Весь гнев Саксон растаял, слезы выступили у нее на глазах; она нагнулась и взяла щенка на руки. Поссум был вне себя; он взвизгивал, дрожал, извивался, лизал ей лицо, вымаливал прощение.

— Золотое сердце, розовый язычок, — напевала Саксон, прикладывая щеку к мягкому, все еще дрожащему тельцу. — Мама просит прощения, мама никогда больше не будет тебя мучить. На, миленький, на! Видишь? Вот твоя косточка! Возьми ее!

Она спустила его на землю, но он еще долго не решался схватить кость, с явным недоумением смотрел на Саксон, словно желая увериться, что разрешение дано, и весь дрожал, точно раздираемый борьбой между долгом и желанием. Только когда она повторила: «Возьми, возьми» — и кивнула ему, он решился приблизиться к кости. Но через минуту песик внезапно вздрогнул, поднял голову и вопросительно посмотрел на нее. Саксон опять кивнула ему улыбаясь, — и Поссум, облегченно и радостно вздохнув, припал к драгоценному оленьему ребру.

— Твоя Мерседес была права, когда говорила, что люди дерутся из-за работы, как собаки из-за кости, — задумчиво начал Билл. — Это инстинкт. Я так же не мог удержаться, чтобы не дать штрейкбрехеру по скуле, как Поссум не мог удержаться, чтобы не кинуться на тебя. Это нельзя объяснить. Что человеку положено делать, то он и делает. И если он что-нибудь делает, значит так нужно, — все равно, способен он объяснить почему или не способен. Помнишь, Холл не мог объяснить, чего ради он бросил палку под ноги Мак-Манусу тогда, на состязании. Что человеку положено, то положено. Вот и все, что я знаю. У меня ведь не было решительно никаких причин, чтобы вздуть нашего жильца Джимми Гармона. Он славный парень, честный, порядочный. Но я просто чувствовал потребность отдубасить его: и забастовка провалилась, и на душе было так скверно, что все кругом казалось отвратительным. Я тебе не рассказывал, я ведь с ним виделся после тюрьмы, когда у меня заживали руки. Пошел к нему в депо, дождался его, — он куда-то отлучился, — и попросил прощенья. Что заставило меня просить прощенья? Не знаю. Вероятно, то же самое, что заставило раньше его избить. Видно, я не мог иначе.

Так Билл, ночуя на берегу реки Умпква, философствовал в реалистических терминах о жизни, меж тем как Поссум, подкрепляя его слова делом, жадно разгрызал ребро оленя крепкими зубами.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Саксон и Билл добрались до Розбурга. Саксон правила, рядом с ней на козлах сидел Поссум. Въехав в город, она перевела лошадей на шаг. Сзади к фургону были привязаны две молодых рабочих лошади, за ними следовали еще шесть лошадей, а позади всех ехал Билл верхом на девятой. Из Розбурга ему предстояло отправить их всех в оклендские конюшни.

Притчу о белом воробье они впервые услышали в долине Умпквы. Рассказал ее пожилой крепыш-фермер. Его участок был образцом порядка и благоустройства. Уже потом Билл узнал от соседей этого фермера, что его состояние доходит до четверти миллиона долларов.

— Вы слышали историю про фермера и белого воробья? — спросил он Билла за обедом.

— Далее не подозревал, что есть на свете белые воробьи, — отозвался Билл.

— Да, они действительно очень редки, — согласился фермер. — Но вот что рассказывают: жил-был один фермер, у которого дела шли неважно. Он никак не мог наладить свое хозяйство. И вот в один прекрасный день он где-то услышал о чудесном белом воробье. Говорили, что белого воробья можно увидеть только на заре, при первых проблесках рассвета и что он приносит счастье и удачу тому, кто изловчится его поймать. На следующее утро наш фермер был на ногах чуть забрезжило и стал ждать воробья. Поверите ли, он день за днем, целые месяцы искал эту пичужку, но ему так и не удалось увидеть ее хотя бы мельком. — Фермер покачал головой. — Нет, он ее не увидел, но зато каждое утро видел на ферме многое, что требовало его внимания, и занимался этим до завтрака. Не успел он оглянуться, как его ферма начала процветать, он скоро все выплатил по закладной и завел себе текущий счет в банке.

Когда они в этот день двинулись дальше, Билл глубоко задумался.

— О, я отлично понял, куда он гнет, — сказал Билл, наконец, — и все-таки мне это дело не нравится. Конечно, никакого белого воробья не было, но благодаря тому, что фермер начал рано вставать, он замечал вещи, на которые раньше не обращал внимания… Ну, я все это отлично понял. И все-таки, Саксон, если в этом и состоит жизнь фермера, то я не желаю никакой лунной долины. Неужели на свете только и есть, что тяжелый труд? Гнуть спину от зари до зари можно и в городе. Зачем же тогда жить в деревне? Отдыхаешь только ночью, а когда спишь, не можешь радоваться жизни. И где спать — все равно; спящий — что мертвый. Уж лучше умереть, чем работать как каторжный. Я бы предпочел странствовать: глядишь, и подстрелишь в лесу оленя или поймаешь в речке форель; валялся бы в тени на спине и смеялся и дурачился бы с тобой и… плавал бы сколько влезет. А я ведь хороший работник. Но в этом-то вся и разница между работой в меру и работой до потери сознания!